100 и 1 день войны

О чём вы думаете, когда бегаете? Или среди вас, читающих эти строки нет никого, кто бы посвящал какую–то часть дня сему примитивному упражнению? Неужели? Ну, а для, так сказать, удержания оболочки души, именуемой телом, на некотором расстоянии от кардиологических проблем? Простым бегом, трусцой, не на пути к Марафону? Так о чём же вы думаете, когда бегаете? Музыку слушаете через ювелирное изделие от Стива Джобса (примитивная штамповка с ценой из ювелирного салона)? Это модно. Прямо с экрана какого–нибудь штатного голливудского блокбастера. А серьёзно? Нет, конечно, кино с iPhone не посмотришь. Чревато травмами для той же самой оболочки, если делать это на ходу. Конечно, можно допустить, что поднявшись в серую, а возможно, и промозглую рань, на один–два круга по стадиону в пропахшем пивной мочой микрорайоне, будет очень сложно вообще настроиться для начала какого–либо мыслительного процесса. Подумать о планах на рабочий день? О проблемах с детьми или женой (мужем)? О начальнике, который перешёл все допустимые границы в своих нападках на вас? О чём–то вы да думаете, когда бегаете, и когда от этого бега не зависит сию минуту ваша жизнь. Это точно. Но мысли ваши, даже если вы их не запомните, или они не сложатся затем в нечто, что принято именовать поступком, будут о гражданской жизни, и будут касаться цивильных хлопот.

Другое дело, когда на тебе полная выкладка, в руках автомат, пусть его укороченная версия (неожиданная милость), на голове каска, на ногах, словно сделанные из старого асфальта «берцы», за плечами компенсация милости — какое–нибудь боевое имущество роты, вроде, пулемётной станины или пары ракет для РПГ, по сторонам и сзади захлёбывающееся в асфиксии и изнеможении стадо тебе подобных. Гуп–гуп–гуп… Потное однообразие рутинного утра понедельника в военном училище. Глаза навыкате, клейкая слюна на запёкшихся губах, сердечная агония в груди, хрипящей от жажды простого и пыльного воздуха. Тоска души, запертой в теле на ближайшие три километра, да двумя уже за плечами, гдето там, за пыльным шлейфом пробежавшей роты. И мысли, на удивление стройные, логические, о завтраке, после кросса, о ближайших парах, о зачётах и сессии, о любви, сексе, полётах…

5:15 утра

Теперь же это был бег от офицерского общежития к расположению части. В повседневной форме с погонами лейтенанта, налегке, трусцой. Самая безмятежная пора для ярких и спокойных мыслительных процессов. Да и расстояние лишь для рывка, как для бывшего курсанта. Каких–то два с половиной километра. Не в труд будет и ожиревшей домохозяйке. Два с половиной «кэ–мэ», если не переться на КПП, а направиться к ближайшей дыре в гарнизонной бетонной стене. Короткий, насыщенный яркими мыслями, почти мечтами, марш–бросок от удобной койки в пропахнувшей хлоркой общаги в часть; короткая физзарядка между отдыхом и службой; миг между миром и войной.

Воистину: тяжело в учении, легко в бою! А мысли–то!.. Окаянные, нескромные, яркие, почти детские в своём выпирающем максимализме.

Кроссовки на ногах приятно и мягко шуршат по давно не метёному асфальту. Тренированные ноги привычно отмеряют метры растрескавшейся поверхности дороги. Ничего лишнего. Свежее утро, чистый воздух с моря, красноватый пузырь рассвета, надувающий зарю нового дня на горизонте где–то там, за Адлером, в Грузии. Раз–два, раз–два. Скупой ритм, вязнущий в рассветных сумерках. Не сбавлять темпа и через пару минут будет лаз в бетонной стене, а там до штаба быстрым шагом, чтобы успокоить дыхание. Даже вспотеть не успеешь, когда будешь сидеть на БП (боевое планирование) в кабинете командира.

5:18 утра

Когда до дыры в бетоне оставалось каких–то 800 метров, из боковой улочки частного сектора со слежавшейся в ночном покое пыли, прихватив с собой вихрь фруктово–винных ароматов щедрого, недавно минувшего лета, выбежал ещё один бегун.

— О! — радостно воскликнул он, в приветствии поднимая руку, и не сбавляя темпа, сблизился, протягивая «краба» для рукопожатия. — Привет!

Это был старший лейтенант Пошехонец, оператор с вертолёта Бати, командира отряда, полковника Сафьянова. Летали они на «клоуне», Ми‑28Н.

— Привет пассажирам! — ответил Вадим, отвечая на пожатие.

На эту шуточную снисходительность Пошехонец широко улыбнулся. Операторов вооружения на Ми‑24 и Ми‑28 часто называли «пассажирами», на что последние не спешили обижаться.

— Ну, что, на рывок? — предложил офицер.

сценарий, литературная адаптация

Вадим ничего не хотел менять. Ритм был взят удачно. Ещё пять минут бега и можно было видеть себя в штабе, без одышки, в сухой, не пропитанной потом рубашке, полным энергии на будущий нелёгкий день в обстановке необъявленной войны. Пока можно было просто получить удовольствие от того, что ещё можешь полностью управлять событиями. Вполне возможно, что пройдёт каких–нибудь тридцать минут, и новые, непредсказуемые обстоятельства будут управлять тобой, нисколько не заботясь о твоих жизни и здоровье.

— Не, как–нибудь дошлёпаю так.

— Как знаешь, — вздохнул Пошехонец и, сбавив темп, поравнявшись с Вадимом, легонько толкнул его корпусом. — Тогда подвинься. Эта дорога одна на двоих.

Сосед быстро вошёл в ритм, правда, дышал громче, чем Вадим. Его лёгкие при каждом выдохе выбрасывали заметный кисло–терпкий запах перегара.

— На Кузьмича не хекай, — посоветовал Вадим, имея в виду отрядного врача и обязательный предполётный медосмотр.

— Чепуха! — улыбнулся старлей. — Он вчера с нами пировал. У Бати внучке два года исполнилось. Армен своего вина молодого притащил. Я всего пару стаканов глотнул. Сладкое, игристое, но слабит…

Пошехонец заметно сбил дыхание и закашлялся. Он остановился и наклонился, уперев руки в колени.

— Фу, чёрт! Мать… Забил дыхалку. Вадим также остановился. Было неловко оставлять товарища одного.

— Только пару? — с иронией в голосе поинтересовался он. — От тебя такой шлейф, что и за минуту НВ не разгонишь.

— Правда? — изумился товарищ.

— РППУ не брать! — уверил его Вадим.

— Да ладно — херня! — отмахнулся Пошехонец. — От доктора будет такой выхлоп, что мой он задавит своей мощью. Запросто!

— Тогда бери темп! Заодно и проветришься.

Он взглянул на наручные часы. Пока они не опаздывали. Время было в запасе. Немного, но было. Перед БП надо было ещё пройти ВЛК. Не прошедшие комиссию не допускались к боевому планированию.

— Да, побежали, — согласился товарищ, вытирая с губ липкую слюну, — но только молча, иначе снова забьюсь.

Командир отряда, который именовали Отрядом Вергеева, начальник штаба и заезжий особист требовали от ЛС, чтобы они жили в общежитии городка. Вполне законное требование. Но общежитие мало подходило для жития–бытия. Старое трёхэтажное здание с отвратительно работающей канализацией и резким запахом хлора могло предоставить лишь одно комфортное место — скрипящую растянутыми пружинами койку. Так или иначе, требование отцов–командиров вскоре нарушалось всеми вновь–прибывшими. Они спешили тратить часть своего денежного довольствия на съём комнаты или флигеля в частном секторе, правда, поближе к расположению части.

Первыми на несанкционированный переезд решались семейные офицеры.

Их семейность не имела никакого отношения к штампу в паспорте. Сюда, на границу, на «тихую войну» прибывали без семей, но при всей сложности «военно–политической» обстановки в регионе, Адлер всё–таки был курортным городком на Чёрном море. Пусть дома отдыха, лепящиеся друг к другу на морском берегу, были пусты на женскую составляющую жизни здорового мужчины, тем не менее, сам Адлер был полон подобных радостей. Здесь поговаривали, что на ленивом офицере ППЖ сверху. Безусловно, что лётчики были на особом счёте.

Нередко случалось и так, что к женатым офицерам приезжали жёны. Совместное проживание в общежитии было запрещено, да и попросту невозможным по всё той же причине отвратительных бытовых условий. Общая кухня, например, представляла собой большое помещение, засыпанное битой плиткой с одним покосившимся столом, стоящим в середине на растопыренных ножках, словно в растерянности от такого незавидного положения и инвалидного состояния. На месте кухонных плит из стен торчали оплавленные электродами культи газовых труб. В туалетах растрескавшиеся и забитые отсутствием воды в водопроводе чаши Генуя, а в душах воющие сквозняками дыры в полу.

Поэтому командование на свои требования компактного проживания ЛС отряда смотрело сквозь пальцы. Сами командиры постоянно находились на казарменном положении. Для них в штабе и в других строениях части были организованы так называемые «житлухи». Кстати, любой из лётчиков или техников мог написать рапорт и обрести такие апартаменты. Комфорта было куда больше, чем в общежитии, но за это взымалась плата, от которой все молодые офицеры спешили отказаться. Гражданские лица в расположении части не допускались. Впору только заново учиться читать, притом, строго на классиках. Библиотека части была укомплектована мудрыми, но большей частью нудными бессмертными творениями. Кроме этого, офицеры «на казарме» нередко привлекались к несению гарнизонной службы. Нет, уж, увольте… После трёх–четырёх вылетов в день хочется обыкновенного женского тела, секса, немного вина, гражданской одежды, телевидения и сна с сытым чувством полного удовлетворения.

Вадим же серьёзно рассматривал эту проблему в пользу переселения в «житлуху». В отряде он был ровно две недели из подписанной командировки в 100 дней. Перед выпуском из училища он писал рапорт по поводу своей личной жизни. Командование училища прознало о его проблемах с особой, с которой он встречался почти полных два года. Хороша была девица. Одна из завидных невест города. Из обеспеченной семьи, самоуверенная, красивая, ладная да статная. Но, как говорится, Маша, да не наша. У неё оказались иные планы на дальнейшую жизнь, которую она, следуя методичным увещеваниям родителей, родственников и сонма подружек, не хотела разменивать на скитания по гарнизонам в поисках непрактичной романтики. Ему об этом было сказано после выпускных экзаменов. Горько было, обидно, но не настолько трагично, как казалось другим. Оставалось небо. Иного смысла в своей жизни он не видел. Был написан рапорт, к нему был добавлен другой, где он просил дать ему «100 дней».

Психолог училища, он же замполит, вызвав к себе на беседу по поводу этих рапортов, со всей тонкостью опытного психолога прямо спросил, а не является ли второй рапорт попыткой решить проблему первого? Ну, мол, часто молодые мужчины, чьё самолюбие уязвлено женским отказом, ищут способа «законно» нарваться на пулю. И «100 дневная командировка» в зону боевых действий может быть хорошим способом, чтобы решить эту проблему. На что получил такой же по прямоте ответ: нет, не является.

В своём решении отбыть на войну Вадим руководствовался меньше всего чувствами. Он видел в своих мотивах больше рационального, чем замполит училища. Основная специализация, которую получали выпускники училища — это пилот Ми‑8. Машину он знал превосходно! Был не лучшим, но и не худшим. Преподаватели и инструктора характеризовали его как хорошего пилота, предпочитающего академическое пилотирование. Разворот «блинчиком», запас высоты, запас мощности, «тише едешь — дальше будешь». План полёта — что твоя партитура и не переврать ни единой ноты. Война же могла позволить приобрести бесценный ненормативный опыт пилотирования. А это уже мастерство высшей пробы, когда досконально знаешь не только машину, но и самого себя.

Полёты по струнке и по буквам многочисленных инструкций исполнялись лишь ради одной цели — окончить училище, не попав под списание по «неудам» от инструкторов. Видел он такие примеры. Полно.

Всё изменилось, когда было предложено переквалифицироваться на «чёрную акулу». В начале 4‑го курса была пригнана пара Ка‑50. Он сразу согласился! А как иначе? За весь предыдущий период обучения он не выполнил ни одного самостоятельно полёта. В Ми‑8 это невозможно! Место «правака», постоянно занятое строгим инструктором, тяжело давило на психику. Да, и в дальнейшем в качестве того же «правака», второго пилота, можно было кататься годы. Ка‑50 же был вертолётом для самостоятельных людей. Одноместный вертолёт нетрадиционной компоновки НВ. Вот она, свобода для человека безмерно влюблённого в небо и вертолёты!

С вертолётами прибыл и инструктор. Правда, первого полёта пришлось ждать долго, сминая плохо скрываемым раздражением месяцы отработки эволюций в кабине, запусков и «остановов». Если для Ми‑8, для их предварительного освоения использовался тренажёр, то с Ка‑50 такой возможности не было. Были два вертолёта, один инструктор и четверо отобранных кандидатов.

После Чеченской кампании Министерство вооружённых сил России решило закупить больше этих машин. Но из–за отсутствия института подготовки пилотов на эту уникальную машину, внедрение этих машин в лётные подразделения Армейской авиации, и их освоение на местах шло весьма неспешно. Опытные пилоты предпочитали «классику» с рулевым винтом. С опытом в личности пилота закрепляется некий скрытый стержень безопасности, как себя, так и вверенной машины. Ну, кто, имея за плечами пару тысяч часов налёта на «тандеме» или в «парке» решится на одиночество одноместной машины, основную часть ПП выполняющей на ПМВ? Как можно отказаться от страховки, когда вдруг–что случись, управление возьмёт на себя оператор из нижней кабины, или второй пилот, плечо которого надёжно присутствует справа? А тебе, на твоё безрассудное решение лишь многозначительно покрутят у виска, да одарят снисходительным взглядом. Вот, пожалуй, и всё напутствие для будущего пилота Ка‑50.

Но как бы начальство училища не тянуло с практическим освоением «чёрных акул», оно было всё–таки вынуждено выполнять приказы. И кандидаты были отобраны также из соображений безопасности полётов. Лучшие курсанты не всегда были адекватны в пилотировании, зачастую путая знания с опытом. А аккуратные «середнячки» со своими полётами как по нотам, были как нельзя кстати.

Инструктор был мужиком. В полном, армейском понятии этого слова. Толковый, как пилот, необъятный в знаниях, как инженер, непревзойдённый, как боевой офицер, плюс, принципиальный и прямой в выводах и суждениях. В нём не было той скрытной особенности, присущей остальным, штатным инструкторам училища. Они загодя решали судьбу курсанта. Они определяли брешь в пилотировании молодого пилота заранее, а затем планомерно вытягивали того до момента, когда он себя «проявит». Зачастую это заканчивалось списанием несостоявшегося пилота с небес. Зато армия избавляла себя от будущих лётных происшествий и трагедий.

Этот же инструктор был иным. Наверное, потому, что сам учился пилотированию Ка‑50 не у училищных инструкторов, а у боевых пилотов. Это уже другая школа.

сценарий, литературная адаптация

Это был капитан Фесун. Он, как узнал Вадим, будучи уже здесь, в Отряде Вергеева, остался в училище, которое к уже имеющемуся парку Ка‑50 получило ещё пару машин, и ещё одного инструктора.

Первый полёт на Ка‑50 запомнился гораздо ярче, чем на Ми‑8… Фесун проводил его до открытой двери кабины, молча подождал, пока пилот «упакует» себя в кресле, после протянул шлем.

— Я знаю, Вадик, что ты всё помнишь. Знаю, что всё сделаешь. Главное выполнить основные правила: не налегай на РППУ — это не штанга; постоянно триммируйся — незачем махать ручкой по всей кабине; работай педалями и следи за вектором сноса на ИЛС. И слушай меня, курсант!

Вадим хотел повторить всё услышанное, но инструктор решительно закрыл дверцу, замкнув курсанта в узком пространстве кабины наедине с внезапной самостоятельностью.

В остекление кабины он видел, как капитан не торопясь пошёл к машине ППУП (передвижной пункт управления полётами), и вбежал по ступеням в нутро кунга. Через минуту в телефонах шлема раздался щелчок, красноречиво говорящий о том, что можно делать запрос на запуск.

Первое впечатление от полёта… Конечно, упражнение по висению трудно назвать полётом, но всё–таки! То, что «акула» любит РППУ — это было ясно сразу после отрыва, и чем нежнее, а вместе с тем и увереннее, рука работает с ручкой, тем был естественнее полёт. Работа с РОШ была не сложнее. Та сила, которая заложена в этом рычаге управления была настолько же невероятной, как и послушной. Не было той непредсказуемой, как для малоопытного пилота, инертности «шмеля», а была тонкая покорность превосходной машины. Поэтому отрыв произошёл несколько быстрым, чем требовалось. На установленную высоту в десять метров пришлось снижаться, компенсируя педалями вправо вращение машины влево. Но затем всё пошло, как по нотам. Триммирование перед висением и включение автомата висения; визуальный ориентир в лобовом стекле ровно в середине. Вертолёт висел, как привязанный, ровно и уверенно. Все показания приборов были в норме. Небольшой боковой ветер, его короткие порывы автопилот отрабатывал чутко и точно. Затем отключение канала направления на панели автопилота и выполнение разворотов. «Земля» молчала.

«Скат, 12‑й упражнение выполнил. Разрешите посадку?»

Уже потом, вспоминая всё происшедшее, Вадим был уверен, что в его голосе было больше сожаления, чем уверенных ноток рапорта. Фесун ответил не сразу, и эта пауза могла означать жирный крест на карьере пилота Ка‑50. После этого первого полёта уже было что терять. Он породнился с «акулой».

«12‑й, Скат: посадку не разрешаю. 12‑й, выполняй два больших круга. Во время первого выполняешь имитацию захода по–самолётному. Второй круг завершаешь посадкой по–самолётному и рулением. Выполняй!»

Потом было лишь одно замечание после Первого разворота.

«12‑й, Скат: «блинчики» будешь рисовать на «шмелях. Отрабатывай крены! Как понял?»

Что было непонятным? Пришло время становиться самостоятельным пилотом.

Правда, не всё прошло гладко. Перед касанием машина упорно не хотела ставать на стойки. Она уверенно продолжала полёт на минимальной высоте, словно над бетоном ВПП была ещё какая–то невидимая поверхность и «акула» уверенно по ней катилась.

«12‑й, Скат: опусти РОШ. Ещё опусти…» Опускать было боязно, но требование инструктора было полно железной уверенности. Мгновение, и стыки бетонных плит ласково залопотали под резиной баллонов. Доклад о касании, запрос о рулении и память на всю жизнь.

— Это обычное дело, пилот, — поучал капитан, помогая рассупониться в кресле. — «Акула» неохотно садится. Её надо заставлять, продавливать ручкой вниз на малой высоте. Машина очень любит небо и не спешит его покидать. Запомни это, как и то, что всё тебе решать в воздухе. Ни я, никто другой не сядет тебе на крыло, чтобы помочь. Больше уверенности и меньше сомнений.

Он всех, кто прошёл «круги» и посадку «по–самолётному» в дальнейшем называл только пилотами. Остальных курсантами. Это имело значение и дорогого стоило.

Из четвёрки кандидатов, после первого облёта остались только двое. Остальные в рапортах на следующий день попросили вернуть их на Ми‑8. Описывая причину в «курилках» училища, они сетовали на непредсказуемость «оборотня». Вадиму же причина виделась в другом. Они не были готовы к самостоятельности в небе. Лишь годы спустя, наработав опыт «правака», они пересядут в левую чашку в кабине вертолёта и станут командирами ВС.

5:20 утра

Они добежали к дыре одновременно. Старший лейтенант Пошехонец в этот раз дышал хотя и тяжело, но не задыхался. Вадим уже собирался нырнуть в дыру, скрытую от сторонних глаз разлапистым кустом сирени, которая зелёным пушистым валом подпирала бетонный забор гарнизона.

— Погоди! — остановил его Илья, всматриваясь куда–то в сумрак дороги. — Я слышу женщин.

сценарий, литературная адаптация

Он вытер губы. Со стороны это выглядело алчно и неприятно. Вадим знал, как и многие другие, что старший лейтенант Пошехонец не такой бабник, каким хотел казаться. Несколько дней назад к нему из Москвы прилетела супруга. Никто её не видел вживую, но фотокарточка, прилепленная на внутренней стороне дверцы шкафа в раздевалке, заставляла задержаться на милом женском личике больше, чем это было положено скромностью.

Из сумрака вышли две женщины. Одна лет 30-ти, другая явно младше. Обе кутались в лёгкие куртки, были одеты в скромные платья и лёгкие туфли на низком ходу. Женщины о чём–то тихо, но оживлённо беседовали.

— Доброе утро, мальчики, — поздоровалась та, что была старше своей спутницы, при этом даже не посмотрела в сторону офицеров.

— Здравия желаю, дамы! — гаркнул Илья. — Провожатые не нужны?

Женщины не останавливаясь, прошли дальше. Младшая только развернулась и улыбнулась, как показалось Вадиму. Сумерки в такую сентябрьскую рань были довольно плотными, чтобы быть полностью уверенным в том, что видел.

— У нас маршруты разные, — сказала женщина, и через мгновение их фигуры растаяли в сумраке. Лишь лёгкий запах духов, да лёгкий женский смех напоминали о том, что всё–таки это было не видение.

— И не боятся они ходить одни в такую пору? — обеспокоился Вадим.

— Я думаю, что у них под куртками по «макарову». Это же наш «Навал».

Товарищ говорил тоном человека осведомлённого, который точно знает о чём говорит.

— Да, ну! — усомнился Вадим.

Он прибыл в отряд две недели назад и за это время совершил 28 боевых вылетов. Как для лётчика Армейской авиации — немало, а как для ЛС отряда… в общем, ему было ещё далеко до каких–либо значительных результатов. Но за этот срок он привык к женским голосам, которые звучали с поста Группы боевого управления с позывным «Навал». Был, правда, и эксцесс, когда он позволил себе возмущение, подкреплённое бравурной уверенностью мужского шовинизма, мол, что за … баба будет решать, как мне воевать! На что получил взыскание тут же, по возвращению с задания. Вообще–то это было пока в диковинку, когда боем управляли женщины. К «Рите» (РИ — речевой информатор) на воздушных судах привыкли, и это воспринималось, как само собой разумеющееся, но чтобы женщина выступала в роли того, кто санкционирует применение оружия, командует подразделениями на поле боя… Это для российской армии пока было из ряда вон, но, как показывала практика, лечилось одним–двумя взысканиями. Конечно, все понимали, что служащие ГБУ большей частью передавали распоряжения и приказы командиров и штабов, а если и принимали самостоятельные оперативные решения, так не более чем в рамках постоянных инструкций.

Вадиму казалось, что он хорошо знал эти голоса, и встреть кого из женщин, смог бы сразу узнать «Навал». Женщин среди личного состава части было немало. Была даже одна авиатехник. Говаривали, что весьма неплохой, как внешне, так и профессионально. Она работала с одним из бортов «Винта», пары Су‑27. Вадим видел её пару раз лично, но издали, чтобы подтвердить или опровергнуть бытующее мнение, хотя бы о её внешности.

Была ещё и капитан, заместитель командира части по тылу, зампотыл. Суровый человек, с которым не хотелось долго общаться даже по службе, не то, чтобы предпринимать какие–либо романтические попытки. Хотя, также была неплоха собой.

Также были служащие из штаба. Писари, операторы РЛС, операторы вычислительных комплексов, связисты. Немало. Все они ходили по форме, в званиях от младшего сержанта до майора. Также были и те, кто появлялся на территории части в цивильной одежде. Простые платьица, сдержанные костюмы, ни брюк, ни джинсов — ничего из того, что выделяло женскую фигуру, и что могло притянуть к себе голодный мужской взгляд. Вполне возможно, что кто–то из них мог служить в ГБУ, но были ещё и парикмахеры, и медики, и работники быта, и повара…

Командование прямо предупредило, что отряд выполняет реальные боевые задачи и действует во фронтовой зоне, и любая попытка рассекретить состав группы боевого управления будет расцениваться, как предательство, что равноценно весьма неприятному знакомству с военным трибуналом и вечной ссылкой в какой–нибудь забытый снабженцами гарнизон за Уралом в почётном звании прапорщика. Вряд ли это было пустой угрозой.

Очевидным было и то, что и та сторона, там, за государственной границей, на Мандариновом пути много бы отдала за то, чтобы знать «Навал» в лицо. Поэтому уверениям Ильи можно было лишь вежливо улыбнуться.

— Ты мне не веришь? — изумился товарищ. — Мне, старому твоему боевому товарищу, побратиму? Да, вот!.. Век мне РППУ не держать!

— Полезли. А то точно на «вэ–ка» опоздаем.

(ВК — врачебная комиссия).

— Нет, ну, вы посмотрите на него…

Вадим не дослушал и нырнул в дыру в заборе за кустами. Возмущения товарищами захлебнулись где–то позади, в ветках сирени.

сценарий, литературная адаптация

5:23 утра

Да, это были его боевые товарищи. Но за то короткое время, что он был в отряде Вергеева, он не успел, как следует познакомиться с ними. Он лучше знал вертолёт, чем тех, с кем ежедневно совершал по несколько боевых вылетов. Три–четыре вылета — норма. В Афганистане, Чечне эта норма доходила до восьми. Средняя продолжительность выполнения плана полёта составляла час. Вадим ещё не полностью освоился с такой нагрузкой. Командование обещало уменьшить часы работы, как только отряд будет укомплектован полностью. К имеющемуся штатному некомплекту добавились и потери.

Неописуемая нелепость, не имеющая выражений трагичность ситуаций, когда приходится терять товарищей, которых даже едва видел, и знал лишь по позывным, да по бортовым номерам. Одна из таких трагедий случилась в первые дни пребывания Вадима в отряде. При подходе к границе, во время планового облёта участка загорелся и рухнул вертолёт с экипажем капитана Морозова, тёзки, также Вадима.

Они не виделись вообще. Никогда. Никогда и не увидятся. Не в этой жизни. Борт 322-ой из пары командира отряда, ведомый, Ми‑28. Срыв вала двигателя, мгновенное разрушение турбины, взрыв и пожар. На высоте трёхсот метров у экипажа не было ни единого шанса. Огромный огненный шар рухнул на откос моста в совхозе Россия. По чистой случайности никто из местных жителей не пострадал. Машина упала в каких–то ста метрах от жилого дома. Первыми на место катастрофы прибыли пограничники из дозора на БТР. Они пытались потушить пожар. Вадим на своей «акуле» прибыл позднее. Он был рядом, сопровождал конвой на граничный переход Мандариновый путь, но не мог без приказа бросить выполнение задачи.

Ранее ему не приходилось воочию видеть последствия лётных происшествий. В училище было одно, когда Ми‑8 был опрокинут во время взлёта. Причиной были ошибочные действия курсанта и несвоевременное вмешательство инструктора. Правда, там обошлось без жертв. Курсант, инструктор и борттехник отделались лишь испугом. Машину же восстанавливали долго.

Гибель же 322‑го «Атарда» была мгновенной и не поддающейся какимлибо объяснениям. Офицеры вполголоса, украдкой поговаривали о диверсии. Всё–таки война, всё–таки отряд Вергеева был первым рубежом, который нерушимо стоял на пути злоумышленников. До сих пор шло расследование. Ангар, где обслуживался погибший борт, был опечатан и там почти круглосуточно копошились люди в гражданской одежде. Особисты допрашивали всех. От Вадима они не могли узнать ничего более из того, что он ранее написал в рапортах по завершению вылетов. Он трижды летал на место катастрофы, сопровождая конвои спасателей и борт с оперативниками. С высоты в 50 метров многого не рассмотришь. Большое пятно гари на откосе моста и сплющенная обгорелая конструкция вертолёта. Вертолёты только–только взлетели и шли по плану, поэтому в баках 322‑го было полно горючего. Прибывшая из совхоза пожарка лишь перевела в пар всю свою цистерну воды. От экипажа мало что осталось.

Днём ранее Вадим летал в качестве ведомого у погибшего капитана Морозова на Красную Поляну, для ознакомления с участками, где предстояло нести службу и выполнять нелёгкую лётную работу. Голос Морозова, его манера говорили о нём, что это был незаурядный человек и талантливый пилот. О последнем Вадим мог судить лично. Он шёл за 322‑м вектор в вектор и заметно устал, стараясь повторять всё, что делал ведущий. Это был его второй полёт в горах, что было немалой причина для излишнего напряжения. Капитан же не только уверенно пилотировал машину, но и непринуждённо, толково объяснял все особенности участка, предостерегал об опасностях и ненавязчиво наставлял. Это был хороший человек вне всяких сомнений.

Оператора же 322‑го, старшего лейтенанта Томина, Вадим не только не видел, но и не слышал.

В маленьком холле штаба отряда был установлен караульный пост № 1, где в стеклянной пирамиде стояло знамя части; рядом был стенд, посвящённый Герою России капитану Вергееву, а под стендом обыкновенный канцелярский стол с растрескавшимся клеёнчатым шпоном, уставленный фотографиями тех, кто отдал свои жизни, защищая Родину. Они навечно вписаны в список ЛС части. Девять фотографий. С капитаном Вергеевым — десять. Возле фотографий Морозова и Томина два стакана с ломтиками хлеба. Водка в стаканах выпарилась, хлеб стал сухарём. Никто не решался их прибрать. Ещё не прошло и сорока дней…

5:27 утра

Сразу за забором находилась спортплощадка, оборудованная стандартным набором турников, брусьев, тренажёров и обязательной полосы препятствий. Выгоревшая за жаркое черноморское лето пожухлая трава была вытоптана, и неосторожный шаг поднимал облачко пыли. Вадим, как и весь ЛС отряда знал, что здесь были организованы караульные посты из охранения штаба.

Окрик часового заставил остановиться. Запрос, ответ, кодовое слово, ответ, подтверждение и можно идти дальше. Сразу за площадкой находился штаб. Это была небольшая простая приземистая конструкция, обложенная по периметру мешками с песком и редутными стенами. Эта сложная система подступов была организована так, что можно было долгое время держать круговую оборону, не позволяя противнику проникнуть внутрь. Конечно, не ЖБУ, но довольно прочное укрепление, которое можно было разрушить лишь несколькими точными попаданиями фугасных снарядов или мин. Таким был штаб отряда. Он отличался от тех простых зданий, которые обычно были в обыкновенных строевых частях, находящихся вне зоны боевых действий.

Короткий бросок правой руки к виску, отдающей честь дежурному по штабу офицеру, и ты оказываешься в коротком холле с постом № 1, знаменем части и памятным столом с фотографиями, ушедших в века товарищей.

Низкий потолок, пара неярких плафонов на стенах. Также были развешены «летучие мыши». Эти лампы были не зажжённые, и предназначались на тот случай, когда штаб перейдёт на автономное электропитание от генераторов. На одной из стен была вывешена карта-»пятисотка» с районами, где приходилось действовать силам отряда. Данные карты устарели, так как были сняты Генштабом СССР в далёком 1945 году, но позволяли ознакомиться с высотами горных массивов, прилегающих к Адлеру. По карте бежала почти выгоревшая полоска границы, значащаяся в легенде как граница союзной республики. Какой–то доброхот со скрупулёзной точностью, красным флюоресцирующим фломастером прорисовал эту границу и подписал «ГГ РФ». Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы расшифровать эту аббревиатуру: Государственная граница Российской федерации. Этот шов в сумраке плохо освещённого холла выглядел излишне ярко и нелепо, но карту не снимали, и всякий входящий инстинктивно бросал на неё свой взгляд. И мало кто из них воспринимал это обозначение действительно как границу. Для большинства эта рдеющая линия была ничем иным, как линией фронта, разделяющей мир на «наших» и «ваших», на друзей и врагов.

В холле также было ещё одно напоминание того, что ты находишься в зоне боевых действий. Обычно на посту № 1, в войсковых частях стояли отличники боевой подготовки в парадно–выходной форме при оружии. В штабе же отряда стоял боец со СШ на голове, в бронежилете, разгрузке, выпирающей магазинными и гранатными карманами. Позади бойца была сложена пирамидка из патронных цинков, ящика с гранатами, и накрытым парашютной тканью, но наверняка полностью снаряжённым пулемётом.

Холл расходился в стороны проходами, больше напоминавшими окопы в полный профиль, обшитыми ладно подогнанными досками, да перекрытыми рифлёным железом, в свою очередь сверху, как знал Вадим, накрытыми деревянными брусьями и обложенными мешками с грунтом. Эти проходы вели к различным отделам и службам штаба, а также к жилым помещениям старших офицеров. Некоторые проходы выходили наверх к оборудованным пулемётным позициям, где постоянно находились караульные посты. От окопов проходы отличались лишь тем, что в них могли свободно разминуться пару человек. Каждый из проходов также был оборудован надувными гермозатворами, которые в несколько секунд наполняясь воздухом от баллонов со сжатым воздухом, надёжно герметизировали отдельные части штаба от отравленного внешнего воздуха. Тут же, в стенных нишах, стояли автономные установки забора и фильтрации воздуха.

Один из таких окопов–коридоров привёл лётчиков в санчасть, которая находилась тут же, при штабе. У дверей уже стояли несколько офицеров, ожидая своей очереди на обязательную предполётную медицинскую комиссию.

Они поздоровались, просто за руку, без «козыряний». Обычно ВК занимала не очень много времени. С согласия товарищей можно было заходить парами. Ну, а когда были некоторые «личные» проблемы со здоровьем, можно было, извинившись, пройти к доктору одному. Никто не разговаривал. Кто–то читал газету, кто–то журнал, а кто пялился в экран мобильного телефона или карманного компьютера. Несмотря на хорошую вентиляцию, которая лёгким бризом обдувала лица, в маленьком пространстве прохода прочно висел терпкий запах винного перегара. Вадим осмотрел присутствующих. Его сосед, Илья и ещё пару офицеров заметно потели, время от времени оттягивая воротники фуфаек. Им было душно. Они заметно волновались. Отрядный врач сам был охоч до бахусовских продуктов, но был весьма строг к тем, кто переусердствовал с возлияниями, запрещая вылеты. Последнее было равносильно срыву боевой задачи и невыполнению боевого приказа. Это могло стать проблемой…

— Я с тобой пойду, — то ли спросил, то ли просто поставил в известность старший лейтенант Пошехонец, Илья, и похлопал себя по груди. — Замучила изжога. Попрошу у доктора таблеточку.

Вадим ответил молчаливым согласием. За своё здоровье на этот лётный день он был полностью уверен.

5:33 утра

— Доброе утро, товарищи офицеры!

Голос отрядного врача был зычным, громким. С непривычки стороннему человеку могло показаться, что этот человек постоянно кого–то звал, и тихие тона в голосе этому гиганту были неприсущими. Вадим слышал даже шутку по этому поводу, мол, Кузьмича никто не зовёт на Поминальный день после Пасхи

— он своим голосом поднимает мёртвых. Слишком плоская шутка, как для такого богатыря, каким был отрядный врач. И обращение Кузьмич было не прозвищем, а фамилией. Юрий Иванович Кузьмич, майор медицинской службы. Из всех медиков Адлера и Сочи он был единственным, к кому сразу доставляли раненых и увечных после частых боестолкновений. Вадим знал, что этот человек раньше приобретал опыт военного врача в Югославии и Чечне. Это был отменный врач и душа коллектива.

Это был очень опытный врач. Говаривали, что во время боя, когда помощь необходимо было оказывать буквально под обстрелом, Юрий Кузьмич, пулям не кланялся, за что не раз попадал под командирское распекание. Врач же объяснял, что с его комплекцией в положении «лёжа» он был такой же «доступной» мишенью, как просто присевший боец, что, в общем–то, было правдой. Когда в прошлом году завязался бой с грузинскими наблюдателями, которые долго время вели разведку за базой «Сочи» из рядом расположенного посёлка, он один за один раз вытащил трёх бойцов из–под плотного пулемётного огня. Свидетели утверждали, что были просто поражены прытью отрядного врача, как и его силой! Два вражеских пулемёта буквально крошили всё вокруг доктора и спасаемых ним солдат из штурмового взвода. Удивительным было то, что солдаты не получили других ранений, кроме полученных ранее. Доктору же, посекло ноги кусками асфальта. Эти раненные выжили. Но без потерь не обошлось. Бандиты отбивались до последнего, пока дом, в котором они заняли позиции, не был уничтожен выстрелом из «мухи».

Его манера проводить медицинский осмотр была отличительной от тех привычных медкомиссий, которые пришлось множество раз проходить всему лётному составу в других частях и училищах. Он брал подопечного своими гигантскими ручищами и мял, словно пластилин, наклонял, гнул. Пожалуй, единственное, что он доверял прапорщику–фельдшеру, так измерение пульса, давления. Всё остальное делал сам, даже забор крови, если требовалось, для анализа, делал самостоятельно.

Впервые попав на такой осмотр, Вадим немного запаниковал. Показалось, что его собираются задушить или сломать, как сухой камышовый стебель. И случись это в действительности, не было бы ни единого шанса вырваться из докторской бетонной хватки.

Первым был охвачен врачом Илья. Офицер даже закряхтел в тяжёлых объятиях врача.

Пошехонец был прав. «Выхлоп» у доктора был куда более насыщенным, нежели у кого–либо из проходящих осмотр в это утро. Не спасала и вентиляция. Перегар плотно заполнял всё пространство врачебного кабинета.

— Жалобы, просьбы, — гаркнул доктор, продолжая мять старшего лейтенанта Пошехонца, у которого уже начали выпирать глаза из глазниц, а кожа лица краснеть.

— Изжога, Кузьмич, — с натугой выдохнул офицер.

— У меня тоже. Молодое вино — это тебе не боржоми. — Он полез в карман своего халата и достал блистер с таблетками, выковырял из него две. — Держи. Глотнёшь сразу обе. Запей хорошо. Здесь!

Он отпустил Илью и прошёл к столу, чтобы заполнить форму осмотра пилота. Молодой офицер, потирая шею, прошёл к бювету, чтобы запить лекарство.

— Голова не болит? Хорошо спал?

— Немного, Кузьмич. Спал как убитый, — поторопился ответить Пошехонец.

— Жалоб нет.

— После планёрки пойдёшь в душ. Сделаешь себе минут на пять. Контрастный. Головная боль пройдёт. И потливость.

Доктор сел за стол, вытер руки салфеткой, и указал коротким толстым пальцем на угол столешницы.

— Ногу. Сюда.

Вадим стоял в стороне и терпеливо ждал своей очереди, оставаясь нечаянным зрителем. Он хорошо знал историю ноги Пошехонца, отчасти являясь её непосредственным участником.

Илья присел, торопливо расшнуровывая берц на ботинке. Было заметно, что делает он это с осторожностью. Травма его ещё беспокоила.

В ночь с 8‑го на 9‑е сентября все боевые вертолёты отряда совершали ночной авианалёт на временные лагеря боевиков неподалёку от Красной скалы. Авиаразведка сфотографировала стоянки, и на полученных фотографиях было отчётливо видно, что боевики были превосходно вооружены. В их арсенале были и плечевая артиллерия, и безоткатные орудия, и миномёты. Меры были приняты незамедлительно.

Авианалёт был результативным. Скрытый подход и ночь обеспечили внезапность. Залпы НАР разметали врага по склонам горы, но вертолёты были внезапно контратакованы тяжёлыми пулемётами. Стараясь прикрыть выход из атаки пары Ми‑24 майора Зелинского, работавших по цели «Тумба», экипаж Ми‑28 командира отряда пошёл в атаку на вспышки, но во фланг ему ударили из другой скрытой огневой точки. Контратака была внезапной и велась из хорошо замаскированных позиций, определить которые разведка не смогла.

Вадим на своём Ка‑50 тремя залпами НАР уничтожил свою плановую цель «Ступица» и как раз осторожно заканчивал разворот для того, чтобы занять позицию для прикрытия отхода всей группы. Он видел, как уже подбитый Ми‑28, из пушки, прямой наводкой накрыл ближайший пулемёт, и с крутого разворота ушёл вниз, к подножью горы. В ПНВ отчётливо был виден пожар левого двигателя. Связи с бортом не было.

Подбивший командира стрелок сопровождал трассерами горящий вертолёт. Свет пожара был отличным ориентиром. Вадим решительно направил свой вертолёт на «сварку», одновременно стреляя из пушки по–штурмовому. Первые снаряды легли выше цели, но заставили стрелка перейти к обороне. Он отстреливался наугад, так как даже будучи в ПНВ вряд ли с такого расстояния смог бы определить атакующий вертолёт. Но Вадим видел, как трассирующие росчерки крупнокалиберных пуль очень близко пролетают от его машины. Следующая очередь из вертолётной пушки до «отсечки» легла ровно на цель.

Последующий разбор боя по заснятому видео показал, что своевременное и решительное вмешательство Вадима в возникшую ситуацию спасло жизнь экипажу командирского вертолёта, и в частности, тогда ещё лейтенанту Пошехонцу, который летал на Ми‑28 с командиром оператором–стрелком. Они удачно выпрыгнули из горящей машины с парашютами, но во время приземления Илья повредил голеностоп.

Утром 9‑го сентября была предпринята поисково–спасательная операция, где были задействованы спецподразделения ДШБ. Не обошлось без боя, в котором Вадиму выпала решающая роль. На намеченной для высадки вертолётного десанта площадке боевиками была организована засада, но после атаки «оборотня» она оказалась несостоятельной. Десантникам осталось только подсчитать тушки бандитов. Уже на отходе из района Вадим благодаря подсказке «правака» из вертолёта Ми‑8 определил экипаж сбитого ночью «клоуна». Командир тащил на себе Илью, одновременно отстреливаясь от преследовавших их бандитов. «Акула» положила на горном склоне всех боевиков, обеспечив эвакуацию товарищей.

После этих боёв Вадиму достались именные подарки от командира отряда — гравированный кортик, от командира ВАС АА «Майкоп» — именное личное оружие и представление к награде. Он был единственным, кому досталась такая слава. Вышестоящее командование решило, что боевая операция, во время которой была допущена потеря машины командира, не может считаться успешной, и её участники не заслуживают какого–либо поощрения вообще. Слава Богу, что обошлось без «строгачей». В этом была некая справедливость. Правда, Вадим думал, что для полной справедливости не следовало награждать и его. Но, как говаривал один из инструкторов в училище, личное дело неграмотным личностям переписывать не доверяют. А грамотными личности, по мнению того же инструктора, становятся только после военной академии или уже на пенсии.

Да, после этого пришло повышение на Пошехонца. Из «летёх» его шумной офицерской компанией сослуживцев и боевых товарищей перевели в «старлеи». Тогда вино пили хорошее, выдержанное. Плюс, Илье досталась вывихнутая лодыжка, гипс на неделю, хромота и безделье.

Сутки же назад из Майкопа была пригнана пара новых Ми‑28Н. На одну машину экипаж был, а на вторую нет. Но обе машины надо было обкатать и испытать, а это означало целый день лётной работы на полигоне, далеко в горах: постоянные манёвры и стрельбы ракетами и пушкой. Было видно, что Илье не терпелось наконец–то заняться делом.

— Ну, не так и плохо, — прорычал доктор, закончив мять ногу Пошехонца, при этом совершенно не обращая внимания на судорожные гримасы офицера. Тому было довольно больно. — Но рано ты гипс снял. Дать бы тебе по шее!

От этой угрозы Илья даже присел. Одного щелбана от врача должно было хватить для глубокого нокдауна.

— Обувайся. Как желудок? Понос есть?

Тут Илья густо покраснел и стушевался.

— Кузьмич, — пролепетал он. — Молодое вино, оно, сам знаешь…

— Знаю, — прорычал доктор и тяжело, шумно вздохнул, затем повернулся к шкафу с медикаментами позади себя. — Стань на весы.

Проскакав на одной ноге в угол кабинета, где стояли весы, Илья стал на них и посмотрел на циферблат.

— Семьдесят один, Кузьмич.

— Мало, старлей. Топтать надо больше, а ты поносишь ещё! Для твоего роста нормой должно быть 75–78. Через десять дней проконтролирую. Норма должна быть. Иначе — пешеход! Сейчас допущен к полётам.

— Понял, Кузьмич. Буду топтать.

Врач достал стянутую резинкой пачку с пластинками упаковок активированного угля и отсчитал нужное количество таблеток.

— А пока топчи вот это. Не хватало, чтобы ты загадил кабины новых вертолётов. Батя меня за тебя на британский флаг порвёт. Глотай здесь!

— Кузьмич, а не много ли будет?

— Глотай. Мне было в самый раз!

Тяжело вздохнув Илья вернулся к бювету и начал свой неприятный завтрак, а Кузьмич сделал жест рукой, требуя от Вадима подойти ближе.

— Жалобы? Просьбы?

— Никак нет, товарищ майор. Доктор оторвался от формуляра и внимательно посмотрел на Вадима.

— А с головой как? Норма?

— Не понял, товарищ майор, — смутился Вадим.

— «Майоркать» будешь, когда увидишь погон, «тонеля». А я сейчас в халате и кличут меня Кузьмич.

— Понял, Кузьмич.

— Уголька отсыпать?

— Нет, нет надобности.

— Резиновую бабу дать?

— А что есть?

— А что — надо?

— Нет, сам справлюсь.

— Справляйся. Нерезиновых полно. Иначе спишу в дежурные по части. Если будет насморк — сразу ко мне без всяких стеснений.

— Понял.

— Пишу, что допущен. Свободны. Пошли вон. Надышали мне тут перегаром! Следующий!

5:40 утра

— Разрешите, товарищ командир?

Командир отряда, капитан Дропкин был не один в своём кабинете. Возле него сидел начальник штаба, майор Самойлов. Судя по тому, как густо слоился табачный дым в просторном помещении, старшие офицеры совещались давно. Курящими были оба.

— Да, входите. Все допущены к лётной работе?

Входящие согласно закивали, но командир, вытянув шею, выискивал среди пришедших врача, которому по причине богатырской комплекции было не так просто пробраться к торцу стола, где сидел Дропкин.

Наконец, врач пробрался к командиру и положил перед ним папку с заполненной формой после прошедшей медкомиссии.

— Я так понимаю, что без замечаний? — спросил его командир.

— Без, — коротко бросил врач, и строго оглядел всех присутствующих. Часть из них делала вид, словно не замечает этого взгляда. В кабинете были только командиры звеньев. Остальные вышли на улицу в беседку, ожидая своих непосредственных командиров с планами полётов.

Неожиданный рёв сотряс штаб. Через пару секунд он стих. Самойлов посмотрел на часы.

— Ушёл Шелованов.

Шелованов, майор Шелованов, Георгий Андреевич был командиром четвёрки штурмовиков Су‑25Т, «грачей», которая также была приписана к отряду. Позывной у «грачеводов» был «Сударь». Вадим пару раз совместно работал с ребятами Шелованова. Хорошо запомнился ночной бой на границе, на «22‑м километре», когда боевики были окружены в котловине короткого ущелья. Вадим также тогда стрелял по ущелью из пушки и тяжёлыми НАР, но именно после двух заходов «грачей» от окружённых боевиков мало что осталось. Остальные были уничтожены утром того же дня во время попытки прорыва в Грузию.

— Хорошо. Без опозданий. Надеюсь, что «Винт» выйдет вовремя, чтобы прикрыть отход Шелованова.

Позывной «Винт» принадлежал экипажам пары Су‑27, также из отряда Вергеева, основной задачей которых было воздушное прикрытие работы отряда от истребителей и вертолётов противника. Всем стало понятным, что «сушки» Шелованова ушли работать по сопредельной стороне. Такие акции практиковались, и обычно надолго пресекали все поползновения «гостей» на территорию России. Недавно, в такой акции участвовал и Вадим, корректируя БШУ по грузинской пограничной заставе, которая была главной базой снабжения групп боевиков и диверсантов, действующих на территории России. Правда, в последнее время эти меры не приносили ожидаемых результатов. Все без исключения предчувствовали, что такое положение дел должно было взорваться масштабными боевыми действиями.

Начштаба снова уставился в свои «командирские», и не отрывал от них взгляда до тех пор, пока снова не донёсся рёв самолётных турбин.

— «Винт» ушёл. Без опозданий.

Командир коротким кивком одобрил сообщение.

— Все? — спросил Дропкин, осматривая собравшихся.

— Все, — подтвердил Самойлов.

— Доброе утро, товарищи офицеры, — начал командир, вертя в руках листок «бум» аги с заметками. — Прежде, чем мы начнём планирование нашего рабочего дня, спрошу: есть ли у кого просьбы, рапорты или предложения?

Офицеры переглянулись, дружно замотали головами. Ни у кого не было никаких просьб.

— Ну, раз нет просьб от вас, — продолжил капитан Дропкин, — они будут от меня. Итак, товарищи офицеры, прошу не позже завтрашнего утра доложить мне о том, что ваши близкие люди покинули пределы Адлера и Сочи. Я вынужден повториться: ситуация на границе с каждым часом становится более нестабильной. И когда нам придётся идти в штыковую, исполняя свои прямые служебные обязанности, нельзя чтобы мы беспокоились о наших любимых людях. Связывайтесь со своими жёнами и… другими женщинами, как хотите: в перерывах между вылетами, телефонной связью, и требуйте от них одного — покинуть Сочи и Адлер. Они должны уехать. Это не обсуждается. Повторяю в третий и последний раз. А чтобы моя просьба была для вас более понятной и доходчивой, объявляю боевую готовность № 1 вплоть до моего распоряжения. Вы знаете, что это означает. Рядом с Вадимом, по правую руку сидел майор Зелинский, командир «Фиксатора», четвёрки Ми‑24.

— Так точно, — ответил он. — Мы на казарменном положении. А что делать с вещами?

— А я не знаю, что делать, товарищ майор! — с заметным возмущением ответил командир. — Сжигайте, оставляйте или продавайте. Времени у вас на это сутки, и лишь после того, как будут выполнены все намеченные на сегодня планы. Вы много думали, майор, когда отаборились как цыган, считай на передовой? Или вы хотите сказать, что впервые слышите о том, что мы на войне?

— Никак нет, товарищ командир… Просто времени мало. Я говорю об этом.

— Нет, товарищ майор. Это я говорю, а вы внемлите и выполняете. Двадцать четыре часа. Если не сможете сами справиться, я выделю вам гарнизонный автобус, и он доставит ваших баб в Новороссийск, а там как знаете… Всё! Говорильню закрыли. Дальше лишь доклады о выполнении.

— А личные вещи забрать можно?

Это спрашивал кто–то другой. Зелинский же заметно расстроился. Вадим видел, как напрягаются желваки на лице офицера.

— Личные вещи? — переспросил Дропкин. — Личными вещами вас обеспечивает государство. Всё необходимое имеется в расположении части.

— Но…

— Вашим «но» будет заниматься зампотыл. — Он осмотрел окружающих. — Тамары Григорьевны нет?

–

Нет, — ответил начштаба.

— Надо было пригласить…

— Она занята. Оформляет «житлухи».

— Ладно, пусть работает. Каждый из вас, если в этом есть действительная необходимость, составляет список вещей, которые хочет забрать по месту жительства. Тамара же организует посыльных из роты обеспечения, которые и доставят необходимое. Это моя услуга вам, товарищи. Развели хрен знает что, а не службу! Я должен заниматься вашими тряпками! У вас должен быть лишь «тревожный чемоданчик» и всё! На войне у офицера всё имущество должно быть как у латыша — член да душа!

Командир достал из стола пачку с сигаретами, закурил.

— Ей богу, что дети! Мать вашу…

— Не беспокойтесь. Выполним, — заверил начштаба, делая пометки в блокноте.

Командир с заметным раздражением выдохнул табачный дым и тут же затушил сигарету:

— Сегодня первым на работу пойдёт «Тур». Борт «233» сегодня обеспечивает безопасный проход конвоев на Красную Поляну. Командование бригады решило усилить своё присутствие в посёлке. Предполагается, что противник планирует акции против пограничных гарнизонов и базы бригады в посёлке. Активность боевиков в этом районе очевидна.

Обращаясь на планёрках к подчинённым, командир имел обыкновение не смотреть на них.

— Вадим Андреевич, у меня мало замечаний к твоей работе и службе. Только просьбы. А просьбы командира, как известно, исполняются беспрекословно. Я не прав, или мне следует свериться с Уставом?

Это касалось именно Вадима. «Тур» был его позывным, как и номер борта «233» принадлежал его «акуле». Вадим встал и виновато потупился.

— Так точно, товарищ командир.

— Что означает твоё «так точно»? — Дропкин откинулся в кресле и открыл верхний отдел стола, выбрасывая на столешницу хорошо знакомую книжицу. — Будем просвещать тебя Уставом, называя мои просьбы, как командира, приказом, или…

— «Или», Александр Дмитриевич, — поспешил остановить тираду командира Вадим.

— Отлично, Вадим Андреевич. Мне нравится твоя готовность слушаться

меня во всём. Итак: конвой с самоходками уже стартовал… Он посмотрел на часы.

— «Навал» передал мне рапорт ПАНа конвоя в 5:31. К моменту восхода солнца они будут на подходе к ущелью. У тебя есть время внести в АБРИС план полёта, попить кофейку и подумать над тем, что я тебе ещё скажу… или попрошу.

— Я готов, товарищ командир.

— Не сомневаюсь. Что ты вчера делал?

Вопрос командира наверняка касался лётной работы.

— В 7:00 проводил конвой «наливов» на Поляну, и в 9:20 работал на границе.

— По границе замечаний нет. У тебя, Геннадий Владимирович?

— Нет, — коротко ответил начштаба.

— Теперь вернёмся к «наливам». В 7:41 на «20‑м километре» ты определил подозрительные цели.

— Так точно, товарищ командир. Это был грузовик возле моста. Я видел, что у моста копошатся какие–то люди. До подхода конвоя было не больше 20-ти минут.

— Да, я всё это прочитал в твоём рапорте. Хорошо изложил. Но в 7:42 мне о ситуации доложил «Навал», тут же я попросил передать тебе, чтобы ты не принимал и не навязывал бой. Что же произошло дальше?

— Извините, товарищ командир, но не дальше, а раньше.

— Ну и?..

— В 7:42 по бортовым часам…

— Ага, по бортовым…

— … я открыл огонь из орудия по автомобилю… грузовику…

— И что?

— Грузовик был повреждён.

— Повреждён? Он был уничтожен, лейтенант! Конвой вынужден был столкнуть его в реку, чтобы продолжить движение.

— Так точно…

— Через пять минут прибыло милицейское подразделение из Красной поляны.

— Да, но до этого я получил вашу просьбу, товарищ командир и не стал навязывать бой. Эти… что были с грузовиком, ушли в горы, в лес.

— Правильно. Но зачем стрелял? Зачем по грузовику–то? Тебе крупно повезло, сынок. Ты стрелял с какого расстояния?

— 300 метров, командир.

— Милиция доложила, что в грузовике было около 50 килограммов взрывчатки. Тебе очень, очень повезло, лейтенант. Повезло и тем, кто сталкивал этот грузовик в реку. Разнесло бы и тебя, и их.

— Меня уже там не было. Был получен приказ завершить план и идти на «точку».

— И ты выполнил приказ?

— Так точно!

— А подумать, что в грузовике может быть взрывчатка ты не мог?

— Виноват.

— Да, виноват. Тебе мало истории с сухогрузом «Куршевым»? Пришёл тогда без «Шквала», без щитков, с сорванными пилонами.

— Я тогда был от судна в полутора километрах.

— Да, был. Знаю. Я вас всех прошу, товарищи офицеры, предпринимать только обдуманные действия, не так ли? Окружающие согласно загалдели.

— И если бы ты, Вадим Андреевич, последовал моей настоятельной просьбе, то открыл бы огонь по бандитам, а не по машине.

— Виноват, товарищ командир.

— А кто спорит? Геннадий Владимирович, — обратился Дропкин к своему начальнику штаба, — это нельзя оставлять без последствий.

— Да, Александр Дмитриевич. У меня есть донесение от начштаба бригады об этой ситуации. На основе этого донесения и радиограммы от командира нашего соединения уже подготовлен приказ о… поощрении старшего лейтенанта Андреева за умелые и своевременные действия, которые позволили сохранить народное имущество и человеческие жизни в целости и сохранности.

Командир ещё раз открыл ящик стола и достал погоны, стянутые по фронтовой традиции бинтом, встал и протянул их Вадиму, у которого от неожиданности закружилась голова. Сердце едва не разрывало грудь!

— Поздравляю, офицер, — скупо сказал командир и коротко пожал руку подчинённому. — Командование считает, что ты достоин внеочередного звания. Я бы тебя в «тонелях» подержал бы ещё годика два. Но не забывай, что в отряде Вергеева звёзды на погоны достаются трудно, но гораздо проще теряются.

Товарищи одобрительно загудели, поздравляя виновника, похлопывали его, смущённого, зардевшегося, пожимали его руку.

— Служу народу России.

— Служи, офицер, служи, сынок. Но вдумчиво и аккуратно. Ты у нас один беспарный, и мы не можем рисковать ни тобой, ни машиной.

— Я понял, товарищ командир.

— Надеюсь.

Дропкин посмотрел на часы.

— У тебя до вылета есть ещё время. Можешь идти готовиться.

— Успокойся и не торопись, — добавил начштаба. — Тебе уже внесли план в АБРИС.

— Есть выполнять. Есть не торопиться и успокоиться.

Вадим стал пробираться к выходу, сжимая в руке погоны.

— Постой, лейтенант! Сиверцев!

— Я, товарищ командир!

Вадим был уже у дверей, остановился и вытянулся, как по команде «смирно».

— Знаю, что ты. Во что ты обут, Вадим Андреевич? И «вольно». Команды «смирно» не было.

— Есть «вольно».

— Так, во что ты обут?

Вадим посмотрел на свои новенькие удобные белые кроссовки.

— В спортивную обувь, товарищ командир.

— Ты покажи, лейтенант, покажи нам, что сегодня по моде носят русские офицеры.

Жаркая краска стыда залила лицо Вадима. Выданные ему по вещевому довольствию ботинки были новыми, неразношенными, и после вылетов он оставлял их в своём шкафу, в раздевалке, переобуваясь в эти фирменные, лёгкие и удобные кроссовки. Пару недель назад он прикупил их на местном рынке у заезжего грузина–торгаша. Долго торговался, так как без этого мог бы распрощаться с доброй четвертью своего жалованья. Втайне он гордился этим приобретением.

— Разрешите объяснить, товарищ командир?

— Ничего не надо объяснять лейтенант. Знаю, это очень удобная обувь. Покажи–ка.

Вадим медленно поднял ногу, демонстрируя обувь, белые, красивые спортивные туфли.

— Да-а, хороши. Сколько Ашот откусил за них?

От названной суммы брови командира полезли на лоб.

— Серьёзно? Вообще оборзел торгаш! Нет, ну хороши, конечно. Правда, товарищи офицеры? Собрание одобрительно загудело.

— Товарищ командир, — начал было виновник, но командир поднял руку, показывая этим жестом, что не намерен что–либо выслушивать.

— Вот, что… Геннадий Владимирович, пошустри там, в нашем НЗ. Может, что подберёшь Вадиму Андреевичу из «5.51». А то… Ступай с лейтенантом, а я тут сам закончу. Ему борт поднимать, а он в белых тапочках… Затем вернёшься. И передай Тамаре Григорьевне, что если ещё раз она выдаст моим пилотам неподготовленную обувь, клянусь, выверну её шпильки на туфлях внутрь и заставлю отработать «строевую». Как понял?

— Отлично понял, командир.

Самойлов поднялся со своего места.

— Проводишь офицера и сразу сюда, — напомнил ему командир.

— Так точно.

— И ещё, товарищ лейтенант… Пока лейтенант. Мы все здесь свято чтим старые традиции. Но, никакого самоуправства в организации «офицерского собрания». Мы обязательно обмоем твои звёздочки. Организацию вечера беру на себя. Ты меня понял?

— Так точно, товарищ командир.

— А то знаю я вас… детей сирых. Много водки и закуски мало. А вдруг война, а вы устали после перепоя. Сегодня вечером всё будет в лучшем виде. Можешь на меня положиться, лейтенант. Или не доверяете своему командиру?

— Никак нет, товарищ командир.

— Что там метео обещает на вечер?

Этот вопрос касался начальника штаба. Пробираясь к выходу, Самойлов доложил:

— Без изменений, командир. Штормовое предупреждение.

— Ну, вот, — подытожил Дропкин. — Небеса уважают старлеев. Теперь снова к работе… Зелинский, майор Зелинский. Первой парой закрываешь наш участок границы. У погранцов сегодня была инфильтрация. Они в поиске. Прикрываешь их и помогаешь. Вторая твоя пара дежурит, готовая подняться по первому же свистку. Не знаю, хоть гамаки им под пилонами натягивай, но чтобы ни шагу от бортов! Ты меня понял, майор… Воду и питание им на поле. Сам скоординируешь с «зелёными» действия. План передашь «Навалу». 20 минут тебе на это и в воздух. Погоди… я тебя не отпускал. У меня есть рапорт на твоего стрелка с «318‑го» борта. Знаешь уже? Это хорошо, что знаешь. Почему не доложил?..

Что было дальше, Вадим не дослушал, к этому моменту они с начштаба вышли из кабинета в коридор. Вадим чувствовал, что его заметно трясло, как от озноба. Такое состояние возникало после боя, немного позже, погодя, когда все страхи и впечатления позади, и тут будто–бы душа, грубо вырванная из кокона тела, старается занять привычное место, резко нарушенное недавней опасностью. Врачи объясняют это избытком адреналина в крови. Объяснять же — не значит переживать такие ощущения.

Командир был полностью прав. Главной угрозой на войне есть живая сила противника. Именно она управляет ПЗРК, орудиями, РПГ и пулемётами. Не разбитая же пушечной очередью машина осталась бы хорошим трофеем. Но не так просто решиться на то, чтобы нажать на спуск, когда в прицеле живые люди. К этому надо пройти долгий путь, на обочинах которого начнут расти обелиски памяти по погибшим на твоих глаза товарищах. Не приведи, Господи! Отведи от меня чашу сию, не дай мне испить её сполна…

Начальник штаба пожал ему плечо.

— Привыкнуть не можешь? Батя всегда так. Навалится, как медведь, и душа вон! Иди за мной.

Через полминуты они были в кабинете начальника штаба. Помещение было больше, чем у командира. Рековые стойки по периметру были заставлены различной аппаратурой. С нескольких пар динамиков одновременно воспроизводился радиобмен с бортов, которые сейчас были в воздухе, с пограничных дозоров и наземных подразделений служб. Всё это смешивалось для непривычного человека в невообразимую какофонию звуков. Посреди зала, стоял большой стол, возле которого копошились штабные офицеры и солдаты, непрерывно наносящие на карту последние данные по тактическим ситуациям. У каждого из них была портативная рация, по которой они вели переговоры.

Самойлов прошёл куда–то вглубь зала и скрылся за стелажами. Через минуту от появился с парой полуботинок и протянул их Вадиму.

— Вот, примерь. Китайские. «5.51». Не по Уставу, конечно. Но всё же лучше, чем твои белые тапочки. Как ты додумался такие купить? Не приведи бегать по горам — твои тапочки хороший ориентир для стрелков. Да и вмиг на камнях они в тряпочки превратятся.

— Так других не было, товарищ майор, — попытался оправдаться Вадим. — А эти мне показались очень носкими. Обувь пришлась впору. Ботинки хорошо сидели на ноге.

— У Ашота есть всё, — сказал майор. — Просто втюхал тебе то, что залежалось. Это они умеют. И цену заломил. Можно было скинуть ещё две трети, если не больше. Ты не обижайся, обувь хорошая! Но надо было ко мне подойти.

— Я понял, майор.

— Обулся? Как?

— Так точно. Хорошо. Очень хорошо, товарищ майор.

— Носи на здоровье.

— Спасибо.

— Что надумал с переездом в мою «житлуху»?

Ещё в первые дни в отряде Самойлов предложил Вадиму разделить с ним двухместную житлуху.

— Я готов, товарищ майор.

— Решено.

— Я после вылетов смотаюсь в общагу и заберу вещи.

— Это лишнее. Или ты забыл приказ командира?

— Никак нет, но там у меня лишь две сумки. Всё уложено. Я как раз собирался после работы подойти к Вам поговорить и перебраться. Поэтому всё и подготовил.

— Отлично. У меня, кстати, очень хорошая библиотека фантастики. Уважаешь фантастику?

— Особенно научную!

— Ну, вот и развлечение. Есть телевизор, «дивидишник» и комп. Если знаешь, как обращаться с такими вещами — милости прошу. За порядком по очереди. Два раза в неделю влажная уборка под музыку. Не против такого порядка?

— Никак нет.

— Поднатаскаю тебя по штабной работе. Ты как?..

— Я только «за», товарищ майор!

— Ну, вот… Мне как раз нужен толковый офицер.

Самойлов обернулся к работающим у карты офицерам.

— Евстегнеев, Дима.

— Да! — ответил капитан, со значками «общевойсковика» в петлицах униформы. — Организуй пару ответственных бойцов. Пусть мотнуться в общагу в городке и заберут вещи лейтенанта. Также передашь коменданту, пусть в темпе опечатывает общагу, и в гоните его в расположение. Скажите, что ему здесь на «приказ» есть и работа и служба. Поможет Тамаре. Хорош этому хорьку корчить из себя владельца гостиницы. Зажрался со своими подселениями!

— Будет сделано!

— Ступай, — сказал майор Вадиму. — Переодевайся. Встретимся на площадке. Я тут похимичу пару минут.

— Есть ступать, Геннадий Владимирович.

— Кроссовки забери, — начштаба указал на сиротливо стоящую пару обуви на полу. — Хорошие все–таки. Пригодятся.

Схватив обувь, Вадим вышел из кабинета и сразу побежал по коридорам в ЗОП (зал оснащения пилотов), где за пять минут был одет в лётный комбинезон с помощью офицера НОП (наземный обслуживающий персонал).

6:01 утра

«Акулу» уже вытянули тягачом из ангара. Кроме неё на площадке больше не было никаких бортов. Правило, выкатывать на поле ЛА только непосредственно перед вылетом выполнялось неукоснительно. Такое простое действие позволяло выигрывать немного времени у грузинских наблюдателей, которые наверняка вели наблюдение за базой. Отряд базировался на гражданском аэродроме, в окружении небольших высоток, на которых гнездились уютные черноморские населённые пункты, почти сплошь утопающие в зелени фруктовых садов. Листва ещё сохраняла свою сочность, но к винному фруктовому аромату уже примешивался дух осенней прелости. И можно было не сомневаться, что с какого–нибудь чердака, из сумрачной его глубины сейчас базу сверлил чей–то внимательный взгляд через бинокль или телескоп.

Контрразведкой на базе также были организованы наблюдательные пункты, высматривающие блики на оптике вражеских разведчиков и особенности поведения местных жителей, чьи жилища ближе всего примыкали к базе и гарнизонам возле базы. Это были свои обязательные особенности войны — без разницы какой: объявленной или нет.

Вадим шёл к своей машине. Позади шёл старший лейтенант, покоривший пилота в первый же день в отряде своей звучной, особенной фамилией — Легендарный. Легендарный нёс в руке «колокол» пилота, шлем с НСЦУ. Лейтенант был авиатехником, обслуживающим на базе «акулы». Правда, только один вертолёт вместо положенных двух. Первый был потерян летом. Работая на границе, Вадим видел место, где упал вертолёт, сбитый «стингером». Обгорелые, ломанные деревья, гаревое пятно пока были характерным ориентиром. Место крушения было в двух километрах от границы, на территории Грузии. Обстоятельства, при которых пилот нарушил строжайший приказ, повторяющийся каждому пилоту отряда ежедневно «Границу не нарушать!» перед боевыми вылетами, были невыясненными. Было лишь известно, что пилот выжил, катапультировавшись, но был ранен во время задержания грузинскими пограничниками.

Тот же лейтенант Легендарный рассказал, что в тот день «акулы», как и обычно, работали в паре. Простой облёт границы. Пограничные дозоры с земли видели многое, но не всё. Конечно, что из кабины «оборотня» многого не увидеть. Всё–таки Ка‑50 со своим остеклением кабины не чета «шмелю», Ми‑8, с его блистерами, но заявок столько, что работать приходится всем вертолётам отряда, даже не профильным. Всё–таки с воздуха видно немало.

Они уже были на возврате. Шли на «точку», когда ведущий резким виражом ушёл на сопредельную сторону. Ведомый же был далеко и не имел возможности прикрыть товарища и командира. Что случилось с первой «акулой», почему ведомый был так далеко — никто из пилотов не знал. Может быть, знали командиры, но они не распространялись на эту тему. Было странным и то обстоятельство, что пилота, погибшего вертолёта, звали по имени все, вспоминая его с заметным сожалением, беспокоясь о его судьбе, то второго именовали просто «пилотом». Он бросил своего командира, нарушив боевой порядок, строй. Это было преступлением. Будь он рядом, смог бы прикрыть, дать уйти на территорию России, или, хотя бы, как–либо разъяснить сложившуюся ситуацию с авиакатастрофой. Но он был далеко. Непростительно далеко, и видел только вираж и столкновение с землёй. Ни катапультирования, ни пленения он не видел. Судьба ведомого была определена сразу. Он был под следствием, и ожидал приговора трибунала.

Грузинская же сторона заявила, что российский вертолёт был сбит во время того, как нарушил границу. Пилот, тёзка Вадима, капитан Самойлов Вадим Алексеевич, сейчас находился в военном госпитале в Тбилиси на излечении, после чего его ожидал суд. Войны не было. Она не была официально объявленной.

Поэтому Самойлов считался преступником, который с оружием пересёк границу суверенного государства. Была бы война, можно было бы вести переговоры по обмену пленными — как вариант. Раньше, от начальника штаба Сиверцев узнал, что о судьбе капитана Самойлова, однофамильца майора, плотно хлопочет контрразведка Армии и ФСБ. В детали майор не вдавался. И это было понятным.

Многие из пилотов, кому часто приходилось работать на границе, в своём анализе этой ситуации сходились в одном мнении: пилот выполнял уклонение от ракеты, которую заметил слишком поздно. Будь рядом ведомый, они бы заметили пуск ракеты из ПЗРК раньше. В том месте границы участок таков, что с российской стороны к самой границе очень плотно подступают горы, почти вертикальные скальные обрывы, и уклонение возможно только в более свободное пространство, в сторону Грузии. Уклонившись от первой ракеты, вертолёт был сбит второй. И снова… Будь рядом ведомый, и вовремя заметь он место пуска, мог бы если не поразить оператора ПЗРК, так хотя бы сорвать пуск неприцельным, беглым огнём из пушки или НАРами. Но случилось то, что случилось. Специалисты, осмотрев «233‑й» борт, пришли к выводу, что технических объяснений тому, почему ведомый был не в строю, не было.

Все надеялись на то, что сбитый пилот будет освобождён из–под стражи. МИД России также прилагал для этого максимум усилий, как заверил однажды во время «политинформации» замполит отряда.

— Славик, — обратился Вадим к своему технику, замедляя шаг, поджидая товарища. — Давно хотел спросить?

— Спрашивай, командир.

Славиком Легендарного называли для простоты или русской созвучности. Звали же авиатехника Славением, Славений Володымыровыч Легендарный. Он был болгарином, из рода Ленендарных, тех самых болгар, солдат и офицеров, которые воевали на стороне русской армии в давнюю, Крымскую войну, на полуострове. За столько поколений Легендарные окончательно обрусели, как можно было судить, глядя на Славика: рослый, русый, сероглазый крепыш.

— Почему командир в капитанах?

Славик, повременил с ответом, перекинул из руки в руку шлем с такой лёгкостью, словно это был мяч для волейбола.

— Тебе никто не рассказывал? — спросил он.

— Нет. Я не решался спросить.

— Ты мне не кажешься таким нерешительным.

— Спасибо. А всё–таки…

— Я не буду вдаваться в детали, хотя с Батей вместе с Чечни. Помню и Вергеева. Скажу то, что знаю. Всё остальное домыслы.

— Хорошо.

— После Вергеева он был при «двух крабах». Но уже здесь у него было два «залёта». Спецназ бригады пару лет назад был в поиске, глубоко на той стороне. Мы должны были их обеспечивать. С обеспечением, не сложилось. Был потерян «шмель» с экипажем и грузом. Спецы вышли, но операция была сорвана. «Залёт»

— минус «краб». Этим летом был, как тебе известно, потерян первый «вервольф». Ещё минус «краб». А потом потеря всех «клоунов». Какие были поощрения — и те списали. Вот, поэтому и капитан…

— Понятно.

— Конечно. Ты тоже за своими звёздами следи.

— Да уж…

— По «233‑му» есть замечания?

Они как раз подошли к борту. От застывшего вертолёта шла пьянящая для пилота смесь ароматов из авиационного топлива, масла, краски. Осматривая машину, обходя её по кругу, Вадим даже на какое–то мгновение зажмурился от удовольствия. Перед ним была в состоянии покоя такая мощь, что простое осознание этого заставляло замирать сердце.

Идя вслед за пилотом, техник машинально протирал чистой тряпицей сенсоры бортовой системы лазерной разведки, предупреждающей пилота о лазерном облучении.

— Серьёзных нет, командир. Заменили ВСУ. Прежняя забрасывала температуру. Сегодня разберусь. Кроме плановых работ, была выполнен замер жидкостей в гидравлике и прокачка системы. Уровень в норме. На ночь запланировал протестировать пуски на оружии, и с оружейниками заменим пушку. Есть люфт. Небольшой, но сам понимаешь, что в ангаре норма — в бою «отказ».

— Хорошо, Слава. Я готов к запуску. В кабину.

Они подошли к кабине. Техник открыл дверцу. Вадим быстро забрался внутрь.

— Дай питание.

Махнув рукой, техник дал команду для солдат, дежуривших на аэродроме на автомобиле, обеспечивающим внешнее электропитание. «Урал» лихо выехал из ближнего ангара, и взвизгнув тормозами, остановился метрах в пятнадцати от ВС. Солдат и прапорщик из «обслуги», выбравшись из кабины, быстро отвели штангу с кабелем и застыли, ожидая разрешения подключить кабеля к вертолёту. Техник жестом дал разрешение.

Питание было подано. Пару щелчков по тумблерам на панели управления электропитанием, и ожили свето сигнальные табло. Вертолёт начал просыпаться. Вадим, включил внешнюю радиосвязь. Привычно прокатив пальцами по скролам настройки радиочастот, настраивая связь с РК, «башней».

«Март, 233: запуск».

«233, Март: доброе утро. Запуск разрешаю».

«Доброе утро. Есть запуск. Конец связи».

«Конец связи».

Пальцы привычно сыграли по тумблерам топливной системы вертолёта. Тонко зазвенели топливные насосы, наполняя жизнью нутро вертолёта. Вадим посмотрел на техника, который стоя на земле, заглядывал в кабину пилота, вместе с ним контролируя показания приборов. Они быстро сроднились, как это и должно было быть между пилотом техником его машины.

Славик понял этот немой вопрос во взгляде своего пилота.

— Тысячу двести семьдесят кило. Почти полная боевая. Я недобрал для запаса мощности. Горы всё–таки.

Вадим кивком подтвердил своё согласие, и нажал кнопку теста индикатора топливомера. Стрелки переднего и заднего бака, словно крылышки бабочки опали вниз до «ноля», затем медленно поднялись до истинного уровня топлива в баках. Топлива должно было хватить на 2 часа работы. Если будет мало, можно было сбросить с пилонов две пусковые установки с НАР, и получить ещё 20 минут полёта. Но это в крайнем случае.

— Запуск ВСУ.

Техник показал большой палец.

Вспомогательная силовая установка запустилась как всегда — быстро, без

вибраций. Показатели оборотов и температура секунд за десять достигли нормы. Можно было запускать турбины. В дверном проёме рядом с головой техника появилась голова начальника штаба.

— План на АБРИС смотрел?

— На запуске турбин посмотрю и сверюсь, — ответил Вадим, пристёгивая себя ремнями к креслу, затем включил систему аварийного покидания ВС, и тут же — систему пожаротушения.

— Готов. От винта!

— Хорошо. Поднимай.

Техник одобрительно улыбнулся, одобрительно хлопнул пилота по коленке.

— Давай, командир.

Славик закрыл дверцу и раскрытой ладонью несколько раз ударил по стеклу блистера.

Переключив питание с пускача на внутреннее, Вадим повременил с запуском двигателей, ожидая, пока обслуга аэродромного пускача, отключит силовой кабель от вертолёта, смотает его и подберёт штангу. Когда «урал» отъезжал, несущий винт вертолёта медленно начал раскрутку. В шлеме, в герметичной кабине вой запускаемой турбины воспринимался легко. Снаружи же он был почти оглушительным. Показатели приборов запущенной турбины, поначалу зашкалив, провалились в норму. Запуск второй турбины был уже не слышен, и весь процесс можно было контролировать по приборам.

Перед тем, как приступить к ознакомлению с планом полёта на АБРИС, Вадим запустил на бортовых часах отсчёт времени полёта, отстроил «0» на альтиметре, выставил в ноль индикатор командный пилотажный (ИКП). Руки, с привычной сноровкой быстро включали необходимые устройства и комплексы.

Осмотрев пространство возле машины, Вадим увидел, что за границей вращающих винтов, в вихрях плотного воздуха стояли техник и начальник штаба. Самойлов поднял руку, показывая вверх, затем указал на часы. Да, было уже пора идти на маршрут. Конвой вот–вот должен был войти в ущелье, чтобы продолжить опасный путь в горах, готовых в любой момент взорваться коротким боем с неожиданной засадой.

Отсвет проблескового маяка медленным пульсом бил по фигурам боевых товарищей. Они волновались и за него, и за машину, и за выполнение непростой боевой задачи, и за конвой с самоходками, маршем идущий на новые позиции в опасных, сумрачных горах. Но что значат их переживания против той массы ответственности, которая навалилась на Вадима, едва он оказался в вертолёте, готовому к боевому вылету. Ничего.

Отстегнув верхний клапан планшета, привязанного к правому бедру, Вадим быстро сверил план полёта с внесёнными данными в АБРИС. Всё совпадало. Короткая, «холодная» поверка вооружения, и можно уже подниматься в воздух.

«Март, 233: готов к рулению».

«233, Март: тебя понял. Отмена рулению. Взлёт с места после контрольного висения. Ветер два на один восемь семь, облачность один на один пять два нуля, температура за бортом один четыре. Разрешаю сразу выход на маршрут».

«Март, 233 тебя понял. Поднимаю».

Поставив автомат контроля оборотов турбин в режим «автомат», Вадим поднял вертолёт метра на два над бетоном площадки. Немного подняв ручку шага винта, он создал воздушную подушку под машиной и отрицательным тангажём быстро подскочил на пятьдесят метров. Радиовысотомер продолжал пищать, предупреждая о малой высоте. Немного увеличив угол тангажа на пикирование, Вадим стал медленно набирать высоту и скорость. По плану скорость в горах и предгорье не должна была превышать порога в 150–160 километров в час, высота — не более 300 метров, так как необходимо было внимательно просматривать поверхность земли на маршруте следования конвоя. В рассветную или вечернюю пору эта высота должна была быть меньшей. День приходит в горы гораздо позже, и утренний сумрак долго липнет к склонам и горным обрывам, ухудшая обзор и делая полёт на малой высоте опасным. Вадиму предстояло выдержать немалое напряжение полёта в сложных условиях.

Сверившись с планом, Сиверцев доложил РК:

«Март, 233 вышел на Первый Контроль. План. Перехожу на Навал».

«233, Март принял. Конец связи».

«Конец связи».

«Навал, 233 на Первом. Открыл план».

Против ожидания, «Навал», ответил мужским голосом. Разочарование было недолгим. Это хорошо. Не место и не время. Хотя, впрочем, было бы неплохо: всё–таки не так одиноко в этой опасной высоте утренних гор, которые уже проступали впереди, неясной, темной массой ломая серый, бесцветный горизонт.

«233, Навал понял тебя. Отстаёшь от графика».

«Понял. График. Конец связи».

«Ирис на сетке. Конец связи».

«Ирис», позывной авианаводчика, (ПАН) конвоя самоходок. Последнее сообщение «Навала» следовало расшифровать, как то, что ПАН в конвое работает на общей с ними частоте. Что ж, это упрощало работу.

«Ирис, 233 на подходе».

«233, Ирис тебя понял. Спасибо за работу. Мы вышли на Третий контроль». «Понял. Третий контроль. Время подхода пять минут». «Ожидаем». «Конец связи». «Конец связи».

6:12 утра

Предчувствие. Ощущение приближения определённых событий. Предсказание неумолимого рока. Что это такое — это самое предчувствие? Почему так часто мы себя уверяем в том, что «знали это». Неужели ни у кого из вас на устах не звучала эта ироничная избитая фраза: «я так и знал»? Вы лукавите, если говорите «нет». Так, что же это такое наше предчувствие? Большее количество из нас, втайне, порой, не признаваясь даже самим себе, отнесёт это к мистике. Как ни странно, но именно так поступают наиболее прагматичные люди, те самые из нас, кого мы чаще всего называем реалистами. Для них предчувствие будет едва ли не Голосом с Небес, вестью от ангелов, или, если уж совсем не глубоко зарываться в проблему, — предупреждением от давно почивших родственников, вдруг наплевавших на собственное покойное уединение в райских кущах, или какомлибо другом месте, более оживлённом и даже излишне жарком, и не с того, ни с сего вдруг решивших подкорректировать нашу судьбу.

Другие будут думать о дежа–вю, стараясь отыскать отклик нагрянувших событий в бесконечном, меркнувшем списке полузабытых сновидений.

Иные, просто будут со всей суровостью к своему бренному существованию, размышлять о некой части своего ума, мозга, именуемом подсознанием, сваливая нагрянувшие судьбоносные события, на несправедливую игру этой части разума. Мол, что вы хотите с него — это же просто подсознание. Ну, каков спрос с урода или умалишённого? Изоляция, игнорирование — всего лишь, но как ловко и удобно.

Кто–то же задумается о том, что это сознание, на пике своей разумности, будет искать подобное в хламе прошлого, которое мы со значением именуем памятью. Простой поиск совпадений, сличение шаблонов минувших событий с нежданно нагрянувшими. Вот–вот! И тогда был такой кроваво–красный рассвет! Или… Да, именно так и тогда было тихо, безветренно и было около 6-ти часов утра. И совершенно не обязательно, чтобы это был именно ваш опыт. Достаточно незатейливой басни рассказанной подвыпившим соседом или дядюшкой–трепачом, чтобы добавить вам веса в собственную значимость, как неожиданного и такого точного оракула.

И мало кто задумается, что всё это будет лишь небольшой попыткой вашего сознания немного сгладить острые края тех камней, из того камнепада, который на вас обрушил наступивший час. А чёрт, я так и знал! И на этом весь запас ласкового самоуспокоения заканчивается, и вы сиротливо остаётесь один на один с обстоятельствами и везением — не больше и не меньше. Повезёт — порасскажете о собственных подвигах; нет — порасскажут о вас.

Но когда вы сталкиваетесь с этим роком едва ли не ежедневно? Казалось бы, что весьма хорош повод не только обнаружить в себе, такие модные сейчас, способности предсказателя судьбы, но и отточить своё мастерство до такого состояния, чтобы любые научные академии были только в шоке, например, от предсказанной вами их судьбы. Но если вы на войне, и всё–таки неисправимый мистик или глупец, продолжающий заниматься подобной чушью, подумайте о тех более удачливых предсказателях, кого вы, молча и стоя, поминаете на Третьем тосте.

На войне следует помнить, пару вещей. Просто вбить их себе в голову, как основной мысленный стержень, с которого, как с молитвы, начинать каждый свой день. Помните: в войне предсказуем и запланирован лишь один момент — начало войны, все последующие затем события не поддаются ни планам, ни тактике, ни стратегии. И если же после войны вас видят живым и именуют великим стратегом — вам попросту повезло. Развлекайте людей дальше. Вторая же истина касается только неисправимых мистиков, которым следует помнить подобную же истину, но в несколько иной трактовке: хотите рассмешить бога — поведайте ему о своих планах.

Если же вам повезло не оказаться на войне, запомните более упрощённые версии этих древних истин, их цивильные варианты: просто смотрите себе под ноги, чтобы ненароком не свалиться в открытый канализационный люк, и нефиг лазить где попало!

Проход конвоев в зоне боевых действий был приоритетным. Гражданский транспорт останавливался на всех блок постах, установленных на маршруте. Если таких постов не было, движение транспорта останавливали временные милицейские посты. Разумеется, такие меры были не очень популярны среди гражданского населения, и уже только по этой причине можно было нарваться на грубость или более решительное проявление агрессии со стороны местных жителей, если вас вдруг занесло в военной униформе в магазин, кафе или, например, вокзал. Для аборигенов государственная граница была чем–то весьма досадным, что ломало привычный уклад жизни. За десятилетия, когда граница с Грузией была не более, чем пунктирной линией на карте, люди по обе стороны породнились, завели общие дела, имели общие интересы. И в том, что сейчас происходило, винили только военных. Это касалось не только российских армейцев. Вадим знал, что на той стороне ситуация была подобной. В первый же день нахождения в Адлере, он был проинструктирован командованием части, и пункты этой инструкции требовали от служащих отряда, и других частей, расположенных в городе и окрестностях, следующее: как можно меньше времени находиться вне территорий, разрешённых командованием. Все необходимые условия для проживания с ЛС с минимальным комфортом имелись на территории частей. Столовые, пункты бытового самообслуживания, «житлухи», кафетерии — всё это было. Но вряд ли «столовка» могла быть лучше частного ресторанчика на набережной, или киоск Военторга мог заменить разнообразие местных рынков или базаров, какое только можно встретить в припортовых городах.

Выход за территорию части не рекомендовался в униформе. Безопаснее было в цивильной одежде. Рекомендовалось скрытое ношение личного оружия. Но, Адлер, был небольшим городком. И всякий сюда прибывший сразу попадал под особое внимание местных жителей, и через небольшой промежуток времени, никакими джинсами, футболками или рубашечками невозможно было скрыть собственную принадлежность к отряду. Очень скоро о тебе знали если не всё, так многое. По крайней мере, то, что ты был пилотом в отряде Вергеева, скрыть было невозможно. Хорошо, если это заканчивалось, например, тем, что местные торгаши требовали с офицеров оплату своих товаров или услуг в разы большую, нежели это требовалось на самом деле.

В отряде был так называемый некомплект ВС и ЛПС. В частности, была недопоставлена пара Ми‑24В, которая в штате отряда значилась под позывным «Матрас». Прошлой зимой в часть прибыли экипажи на эти борта, и пару недель осваивались в местных условиях, ожидая, когда из Майкопа перегонят их машины. Не дождались. Все погибли во время подрыва небольшого ресторана на побережье в Адлере. Вместе с военными погибли и гражданские лица. Но наверняка виновная сторона не очень–то убивалась по этому поводу. Эта акция лишила отряд двух боевых машин, при этом их не разрушив. Было потеряно самое ценное в авиации — человеческая жизнь, годы образования и бесценный опыт. Сейчас пара вертолётов ожидала новые экипажи, но, как видно, охотников было мало.

На Вадима также пытались напасть. Он возвращался из части в общежитие после тяжёлого дня, почти полностью заполненного непростой лётной работой. Был поздний час, когда его пытались «взять в оборот» в коротком проулке. Нападавшие, как слышал Вадим, общались на грузинском языке, нисколько не переживая по поводу того, что улица была хорошо освещена. Они также не придали особого значения и тому, что их жертва достала из–под лёгкой джинсовой куртки «скорпион». В ответ на это, Вадим услышал, как защёлкали затворы на оружии бандитов. Положение спас патруль из комендантской роты. Солдаты круглосуточно патрулировали улицы города, порой полностью заменяя в этом занятии местную милицию. Менты с наступлением вечерних сумерек предпочитали отсиживаться в участках, выезжая только по вызовам, опять же, с армейским усилением. Четыре солдата и прапорщик, экипированные по–боевому, в касках, бронежилетах и с автоматами, появились неожиданно для нападавших. Наверное, это было для Вадима везением. Бандиты быстро скрылись в ближайших дворах. Короткое расследование этого происшествия ничего не дало.

Потом Вадим договаривался с военными патрулями или искал себе пару попутчиков, чтобы безопасно добраться до места проживания. В город же, в свободный день, если таковой вдруг выпадал по случаю нелётной погоды, также ни один, ни вдвоём с кем–либо не выбирался. Только втроём. Слишком велика цена была за праздность. Можно было провести день в пробитой сквозняками общаге, высыпаясь, или прожигая часы за игрой на портативном компьютере, или чтением уже надоевшей беллетристики. Ты отдыхаешь, а тебя охраняют бойцы на караульных постах. Всё–таки спокойнее, хотя и скучно.

Вадим был рад тому, что их переводят на казарменное положение. Прежде всего, это даст возможность ближе познакомиться со своими боевыми товарищами, что могло пойти на пользу, окажись он в опасном переплёте судьбы. Это же общение могло дать и определённый боевой опыт, по крайней мере, некую его теоретическую часть. Но прежде всего, исключало возможность быть подрезанным или застреленным в каком–нибудь проулке города.

С «подопечными» из 24‑й СвОБр в отряде вообще мало кто был знаком. Пограничники после того, как вертолёты отряда не раз их прикрывали, выручали или эвакуировали, пару раз организовывали сабантуйчики, во время которых, посредством немалых возлияний, крепла дружба между родами войск. Как бы после этого не болела на следующий день голова, можно было быть уверенным в том, что твои добрые дела не будут помянуты всуе, и обязательно какая–нибудь добрая душа в зелёном тельнике при случае отметит твою значимость. 24‑я же смотрела на отряд несколько свысока, как на джинов в затёртой до блеска лампе. Один из пилотов отряда объяснил это тем, что почти весь офицерский состав бригады был из Москвы. Мажоры, офицерики, ставшие в очередь к кормушке с дармовыми орденами, полевыми и боевыми надбавками к жалованию. Вадим не мог быть уверенным в этом полностью. Он никого не знал из бригады. И знать не хотел, и не напрашиваться. Хрен с ними! Если нас связывает только служба, пусть она и связывает. А что до боевого братства… Так, вроде бы, никто официально войну не объявлял. Всё на своих местах. Ни обиженных, ни счастливых.

Конвой он заметил уже на подходе к 3‑му Контролю. Ориентиром для контроля была опасная для автомобилей змейка серпантина, извивающаяся, словно придавленная гадюка на высоте метров в сто над речной промоиной, сейчас тонущей в плотном сумраке.

Вадим провёл вертолёт по ущелью, на уровне дороги, рассматривая машины в конвое. Он был уверен, что его не видят. Люди в горах склонны внимательно рассматривать то, что выше. Гул же моторов бронетехники и автомобилей заглушал звук его вертолётных турбин.

В середине конвоя, ярко выделяясь серой окраской без камуфляжных пятен, шли восемь самоходок, «гвоздик». Стволы САУ были установлены на упоры, а сверху завалены тюками и ящиками с различным хламом дивизиона. Вадим втайне надеялся, что в тех ящика нет боезапаса для пушек. Хорошо, что выстрелы перевозятся не в снаряжённом состоянии, но всё–таки одной гранаты из подствольника будет достаточно, чтобы разорвать самоходку, а с ней и всех, кто на броне и рядом.

На некоторых «гвоздиках», поверх вьюков с добром, сидели бойцы. Многие из них изо всех сил цеплялись за найты, чтобы на резких доворотах бронетехники, их не сбросило в пропасть. В голове колонны шёл артиллерийский тягач. Ствол пулемёта на башенке тягача был самоуверенно зачехлён. За тягачом, выдерживая немалую дистанцию катил БТР. Кроме КПВТ, в башне броневика, сразу же довернувшем в сторону вертолёта, как только он появился в поле зрения стрелка, сверху на броне была установлена станина с АГС. Из приоткрытого люка на полкорпуса выбрался человек. Он помахал рукой. Вадим увидел, что в руке человека было переговорное устройство от рации. Это был ПАН.

«Тур, Ирис: наблюдаем. Спасибо и с прибытием».

«Ирис, Тур. Принял. Конец связи. Навал, 233‑й: наблюдаю Ирис. Работа по плану». «233‑й, Навал: принял. Работа по плану. Конец связи». «Конец связи».

Судя по всему ПАН и экипаж его броневика были опытными. Тяжёлый пулемёт постоянно шарил по сумрачным нависающим скалам. Передовой авианаводчик практически беспрерывно торчал из люка, осматривая окрест. Он не использовал оптику. Во время хода, на броне это было практически невозможно. Оставалось надеяться только на остроту зрения офицера.

Говаривали, что в качестве ПАН с конвоями или во время боёв работали бывшие пилоты, списанные с неба по тем или иным причинам. Но это было далеко от действительности.

6:37 утра

Контроли, контрольные участки маршрута, были привязаны к определённым ориентирам, так, например, уже отмеченный 3‑й Контроль был привязан к характерному участку дороги, извивающейся, словно придавленная валуном змея. Следующий 4‑й Контроль был привязан к мосту через ручей, притоку реки, прорезающей всё ущелье. Мост был старым, но прочным, сложенным из огромных тёсаных камней. На подрыв такого моста необходимо было огромное количество взрывчатки.

Участок, отмеченный на карте с ПП, как Контроль Четыре, был опасным, как самый удобный для организации засад. Более пологие склоны подступивших вплотную гор, густой лесной покров, выходящий вплотную к трассе — удобное место. Склоны гор представляли собой череду террас, выгодно защищавших нападающих от огня обороняющихся, но позволяющих вести прицельный огонь с высоток. И противоположная сторона ущелья здесь слишком близко подступала к дороге. Расстояние в восемьсот метров для тяжёлых пулемётов и миномётов — не дистанция. Рассчитывать на прицельный огонь здесь не приходилось, но и он мог лишить попавших в засаду бойцов сколь–нибудь надёжного тыла. Накануне прибытия Вадима в отряд Вергеева, небольшой конвой автомобилей и бронетехники попал в засаду именно здесь. Пара БМП и три грузовика были уничтожены минут за десять. Попавшие в засаду могли надеяться только на помощь и поддержку с воздуха. По земле, по опасной трассе в ущелье быстро, а тем более вовремя добраться было невозможно. Этот участок дороги находился почти в середине всей трассы. Когда подошла пара «крокодилов», они могли только констатировать факт того, что конвой разбит, а экипажи погибли. Вадим видел сгоревшие «бэхи» пару раз, когда летал в сопровождении на Красную Поляну. Затем разбитую технику эвакуировали.

Именно после этого трагического происшествия было принято решение не выпускать ни один войсковой конвой без надёжного прикрытия с воздуха по трассе на Красную Поляну или в сторону границы. Также, на время движения конвоя закрывалось движение любого транспорта, не имеющего отношения к армейским соединениям.

Вертолёт, управляемый Вадимом барражировал между конвоем «Ирис» и Четвёртым контролем. Солнце уже поднялось над горизонтом. Но горный кряж на Восточной стороне закрывал ущелье от солнечных лучей, и дорога ещё тонула в синеватом сумраке. Воздух был ещё спокоен и практически неподвижен. Когда солнце начнёт прогревать склоны на Западной стороне ущелья, тёплый воздух будет подниматься вверх, закручивая холодный, вызывая сильную турбулентность, необходимо будет держаться дальше от крутых горных склонов, от линии ЛЭП, шагающей над бездонной пропастью. Пока же Вадим не поднимался над дорогой выше 100–200 метров, внимательно всматриваясь в обрывы над дорогой, в лесные опушки, в глубокие тени, обволакивающие огромные валуны, некогда скатившиеся со склонов к дороге.

Всё было спокойно. Первые лучи солнца обрезали золотом верхушки гор. В ущелье стало светлее. «Акула» медленно прошла над мостом. Вадим в правое окно, до напряжения в мышцах, вытягивая голову, чтобы внимательнее рассмотреть землю под вертолётом.

Казалось, что ничего не изменилось за те пять минут, когда он был здесь последний раз. Времени до подхода конвоя оставалось не больше 10–15 минут. Гусеничная бронетехника не могла на полном ходу передвигаться по асфальту дороги без риска соскользнуть в пропасть. Большая масса самоходок и БМП не позволяла металлу траков сцепляться с покрытием дороги. Конвой полз на скорости не больше 20-ти километров в час, иногда ускоряясь на прямых участках до 30. Вадим уже связался с «Навалом» и доложил, что по расчётам ему не удастся довести конвой до места. «Навал» обещал смену через час.

Уже отходя от Контроля в сторону конвоя, который он видел с высоты, и случайно бросив взгляд вверх, на зеркала заднего вида, он заметил какое–то движение возле моста. Словно кто–то перебежал по дорожному полотну на другую сторону дороги. Первой мыслью было развернуться и подойти ближе, а также объявить «Ирису» и «Навалу» о своих подозрениях, как того требовали инструкции. Вадим знал, что «Навал» сразу же остановит конвой. Затем будут ждать мобильный патруль из Красной Поляны или Адлера. Это добавит добрых два часа к тому времени, которое необходимо для прохождения конвоя. Всё это время трасса будет закрыта. Слишком большая цена для простого подозрения или усталости, которая может играть с нашим воображением странные игры.

Отойдя от Четвёртого контроля, Ка‑50 развернулся позади конвоя и, стараясь прикрыться тенью Восточного склона, держась к нему как можно ближе, чтобы камуфляж на фюзеляже скрывал его от возможного внимательного взгляда, стал не торопясь пробираться к мосту. Когда до цели оставалось не больше 3 километров, Вадим, тщательно оттримировав машину, перевёл её в режим висения.

Он не сомневался, что с ПАН с конвоя видит его странный манёвр, и очень надеялся, что тот не выйдет на связь, требуя объяснений. Если была опасность, и враг готовил акцию, можно было не сомневаться, что эфир внимательно прослушивался. Авианаводчик молчал. Молодец. Этот парень знает своё дело. Боковым зрением Вадим заметил, что конвой заметно замедлил движение, при этом никаких сообщений по радиосвязи не было. Наверняка ПАН подавал команды жестами. С такого расстояния этого невозможно было увидеть. Решающим было и то, что конвой не останавливался.

Автопилот держал «акулу» на висении не так прочно, как во время взлёта. Вертолёт едва заметно проседал, иногда его покачивало. Это холодный воздух, сбиваемый солнечным теплом со склонов, скатывался вниз к реке, увлекая за собой и зависшую в пространстве машину. Солнце с каждым мгновением всё выше и выше поднималось вверх, увереннее прогревая воздух. Минут через десять полагаться на автопилот будет нельзя.

Включив узкий фокус ОПС, Вадим через чёрно–белый экран «Шквала» внимательно, метр за метром осматривал мост и дорогу возле него. Мощная оптика позволяла рассматривать мельчайшие детали. Покой, безветрие. Ни движения, ни покачивания веток, ни вьюнка пыли. Замершее пространство ещё спящего ущелья казалось вымершим. Жизнь нового дня ещё не пришла сюда.

Для перестраховки Вадим включил на ОПС автосканирование, доверив бортовому компьютеру самостоятельно найти цели, если их пропустил уставший человеческий глаз. Завершив цикл сканирования, маркер прицела застыл в готовности зелёным овалом на ИЛС. Целей не было.

Уже собираясь перевести ОПС на широкий угол, в самый последний момент Вадим заметил немного дальше от моста, в пушистой лесной тени, на обочине какую–то правильную геометрическую форму. Природа редко позволяет себе упрощать наполнение пространство такими примитивными формами, правильными углами, кубами, сферами. Это присуще только человеку, предпочитающего окружать себя предметами, основанными на примитивах.

При внимательном рассмотрении, на контрасте монохромного монитора «Шквала» можно было различить корму грузового автомобиля. Да, это был именно грузовик. Что–то вроде «Газели» или «Валдая». Задний борт свисает, тент немного откинут. Сама машина загнана так далеко под деревья обочине, как только это было возможно. Автомобиль стоял, опасно накренившись на правый борт. Лёгкое движение слева от машины привлекло внимание Вадима. Через пару секунд он различил неясные очертания двух человек, которые присели подле машины. Скорее всего, один из них курил. И движение руки, которой он подносил сигарету ко рту, выдало его.

Выведя машину из режима висения, медленно наращивая скорость, Вадим начал сближение с целью. Маркер захвата прочно держался на том месте, где находилась машина с неизвестными. Предупреждать нарушителей режима об открытии огня на трассе никто не требовал. Все в округе знали, что попади на трассу во время прохода конвоя военных, лучше развесить белые флаги и лечь вниз лицом с широко раскинутыми руками. Иначе милости ждать не приходилось.

Ка‑50 медленно приближался к мосту. Можно было открыть огонь и с трёх километров. Это почти предельное расстояние для снарядов бортовой пушки «акулы». Броню на таком расстоянии она пробить не могла. Но там был автомобиль. Помня утренний выговор командира на БП, Вадим не решился нажать гашетку. На таком расстоянии разброс будет велик, и какой–нибудь снаряд угодит в кузов, а там… не дай Бог! Машина была далеко от моста, но близко к горному склону, и детонация взрывчатки, какая могла быть в кузове, могла вызвать обвал. Тоже не годилось. С километра открывать огонь можно было уверенно, но если уже вышел на такую дистанцию, постарайся всё–таки убедиться, что это не загулявшие туристы из Красной Поляны или Адлера. Выпущенный снаряд из пушки потом будет поздно уговаривать вернуться обратно или обойти стороной «обдолбанных» тинейджеров.

Резкое торможение в горах Вадим отработал давно, ещё в первые дни службы в отряде Вергеева. Благо, что для этого были все условия: один на границе, горы и участки, где можно было с достаточной долей безопасности отработать необходимый приём. Сброс РОШ, подобрать на кабрирование ручку ППУ, и вертолёт, упираясь в воздушную подушку от своих НВ, начинает быстро терять скорость, сохраняя при этом высоту. Затем медленно, но уверенно РОШ вверх, РППУ на крен вертолёта в 60 градусов, в сторону от ближайшего препятствия, педали дать в сторону разворота; РОШ на 60 процентов, отрицательный тангаж в 40, остатки скорости гасятся, машина останавливается. Можно только РОШ скинуть в «ноль» вертикальную скорость и держать её «вручную», на кипящем покрывале потревоженного воздуха.

Поочерёдно толкая педали, Вадим вертелся недалеко от дороги, над провалом ещё спящей пропасти, где в плотном сумраке бурлила вода горного потока. Вертелся и внимательно осматривался. Машину он нашёл сразу. Стало гораздо светлее. «Газелька» стояла, почти уткнувшись в валуны при дороге. Как и прежде, был открыт борт. Дверцы кабины распахнуты. Рядом никого.

Подбирая РОШ, Вадим стал медленно поднимать вертолёт, всматриваясь в золотистый от солнца склон горы, в пространство между высокими елями и соснами, разделяющие чёткими тенями каменные склоны под своими кронами. Свет солнца под таким углом пробивал лесной покров горы насквозь.

6:42 утра

Их взгляды встретились. Стоящий на короткой террасе, на самом краю обрыва человек опускал дымящийся раструб РПГ. Он в упор смотрел на пилота. Пилот на него. И лишь спустя пару секунд последний понял, почему дымится пусковая установка РПГ у человека, стоящего на горе. Расстояние между ними было не больше тридцати метров. Человек на горе был одет в камуфляжную униформу, на его корпусе оттопыривался множеством отделов и карманов жилет–разгрузка. На голову была натянута вязаная шапка–маска. Были видны только глаза.

Он промахнулся. Солнце ослепило его в тот самый момент, когда он спускал ракету. Вадим не заметил этого. Не видел, как ракета прошла слева от него, под НВ, и как поток воздуха толкнул её вниз, куда–то туда, в сумрачное ущелье. Они смотрели друг на друга. Один был изумлён, другой спокоен. Один впервые видел так близко своего врага, другой был слегка разочарован, что промахнулся. Когда коротко рявкнула пушка, выбивая фугасными снарядами белый дым из огромных камней под деревьями на террасе, стрелка уже не было. Он быстро и тренированно бежал меж огромных валунов, помогая себе руками в узких местах пути. Он был опытен и хорошо знал эту местность. До него даже не долетели осколки камней, выбитые снарядами из скалы. Он не вздрогнул и не обернулся на грохот выстрелов и взрывов за спиной, так как был к ним привычен.

Короткая отсечка заставила пушку заткнуться. Вслед мгновенное сожаление о том, что надо было бить из подвесных блоков неуправляемыми ракетами. Но уже поздно что–либо менять. Враг ушёл целым и невредимым. Оставаться же на месте было опасно. Другой ракетчик мог оказаться куда более везучим.

Свалившись на левое крыло, «акула» провалилась в сумрак пропасти, уходя из опасной зоны.

«Навал, 233: прошёл Четвертый контроль. Контроль семь. Как понял? У меня Контроль Семь».

Оператор ГБУ не отвечал. Его понять можно было. Пилот 233‑го кодом объявил о том, что определил боевую цель. Код был прост. По плану полёта требовалось объявить обо всех достигнутых контрольных точках. Сейчас их по плану было пять. Объявление Шестого Контроля означало, что есть подозрительные цели. Седьмой Контроль — боевое столкновение. Вадиму было трудно объяснить такую логику кода. Если начался бой, какой смысл в каком–либо шифровании? Но инструкции требовалось выполнять.

«233, Навал: тебя понял. Контроль Семь. Смена на запуске. Дай картинку».

«Навал» требовал более подробную информацию. Весь код теперь летел к чёртовой матери!

«Навал, 233: даю картинку. В 6:42 заметил грузовик на Четвёртом контроле. При сближении был атакован ракетой со склона высоты 24–10. Открыл огонь. Повреждений нет. Поражённых целей нет. Вышел из боя».

«233, Навал: тебя понял — вышел из боя. Займи позицию и наблюдай район. Огонь на поражение. Конец связи. Ирис, Навал: останови катки, займи оборону. Ожидай».

«Навал, Ирис: тебя понял — оборона, ждать».

«Навал» мог и не давать последние приказы. Немного скрываясь за обрывом ближайшей скалы, «акула» висела в неспокойном воздухе. Быстро наступал день. В ущелье поднимался ветер. Под вертолётом, немного в стороне, на сером полотне трассы распласталась колонна бронетехники. Никого на броне не было. Бойцы укрывались за бортами самоходок, сверля выпученными от избытка адреналина в крови глазами нависающие горы через прицелы своих автоматов. От того места, где остановился конвой, до Четвёртого контроля было полкилометра по прямой. По дороге, раза в два дальше.

Вадим знал, что сейчас происходило в отряде. Техники запускали движки дежурных «крокодилов». На это уйдёт минут семь. Затем взлёт с контрольного висения с места, выход на маршрут. Ещё минут пять. На полной скорости Ми‑24 не рискнут идти, чтобы не проглядеть пуск ракеты или «сварку». Это ещё минут двадцать. На круг получалось полчаса опасного бездействия. Снова идти в одиночку на Четвёртый Вадим не имел никакого права. Если там был враг — его вертолёт был ожидаемой целью. Если же намерения бандитов были сорваны, и они ушли в горы подальше от беды, сейчас зря тратились драгоценные время и топливо. Враг также мог отступить, перегруппироваться и повторить попытку. Конвой не должен стоять!

«Навал» же медлил.

«Навал, Ирис: разрешите разведку. Пройду с отделением и одной бронёй. Будет бой — выйду. Как понял, Навал? Ирис».

Офицер ответил сразу.

«Ирис, Навал: тебя понял. Ожидайте. Конец связи».

Понятно. Инициатива наказуема. Но Вадим, в который раз убедился, что с ПАНом ему явно повезло. По возвращению ему надо будет проставиться. Как минимум. И не букетиком нежных полевых цветов. А пока ждать.

За это время вертолёт стало трясти так, что пришлось отключить автопилот и управлять машиной в ручном режиме. Воздух в ущелье не просто кипел, а бурлил, бросаясь на «вервольфа» невидимыми, но мощными валами.

Необходимо было менять позицию и что–то делать. В любой момент можно было дождаться удара ракеты или порыва ветра, который бросит вертолёт на гору.

Вадим внимательно осматривал Четвёртый контроль, но ничего подозрительного не было. Грузовик, мост и пустая дорога.

«Навал, 233: прошу разрешения Ирису провести разведку. Я прикрою. Как понял меня, Навал?» «233, Навал: тебя прекрасно понял. Разведку разрешаю».

«Навал, Ирис: есть разведка!»

«Навал, 233: есть прикрыть!»

Вадим видел, как прикрывшись бронёй, почти плотно прижавшись к серому борту БТР, рискуя попасть под огромные колёса, выдвинулось отделение. ПАН открыто торчал из люка, держа руки на ручках гранатомёта. БТР быстро двинулся по серпантину дороги. Когда они достигли моста, броневик остановился. Несколько солдат, виляя из стороны в сторону, побежали к мосту. Скорее всего, это были сапёры, и они должны были осмотреть мост на предмет установленных фугасов или мин. Радиоэфир был пуст. Земля общалась только жестами или на своих каналах.

Несколько раз КПВТ БТР стрелял по горному склону. Стрелок бил по малейшей подозрительной тени, действуя по принципу, что лучше перебздеть, чем… не добдеть и лечь в цинковый ящик.

С близкого расстояния грохот крупнокалиберного пулемёта был слышен в герметичной кабине и на фоне работающих турбин. Вадим переключил вооружение с пушки на НАР, выставив отсечку на «среднюю». На «малой» пара ракет могла ударить не прицельно. Средняя же порция НАР могла накрыть всю цель, не оставляя шансов. Весь же боезапас выпускать за пару залпов тоже не имело смысла. И был риск обвала. Средний же режим отсечки экономил эрэсы, давая возможность повторить при необходимости удар раза четыре и более прицельно, чем первый, беглый залп.

Вертолёт не висел на месте. Он выполнял скольжение влево–вправо над ущельем, держа под прицелом склон горы, её коварные террасы. Такой манёвр мог выполнять только Ка‑50, усложняя процесс прицеливания любому стрелку на земле.

Через пять минут сапёры выбрались из–под моста. БТР тут же начал движение, уверенно въехав на мост. Затем он проехал до грузовика. Бойцы разведотделения рассыпались вокруг, укрываясь среди камней, прикрывая работу сапёров, которые выдвинулись к брошенному автомобилю. По всему было видно, что отделение ПАНа не первый раз было в деле. Действовали они быстро и слаженно.

Осмотр машины занял минуты три. По всему было видно, что ничего заслуживающего внимания сапёров в брошенном автомобиле не было. После осмотра они возвращались к «комоду» не с такой прытью, чем прежде.

«Навал, это Ирис: разведку завершил. Целей нет. Мост был с пакетом. Разобрали и сбросили в реку».

«Ирис, Навал тебя понял. Тур, Навал: дай картинку».

«Навал, Тур: доклад подтверждаю. Целей нет. Целей не наблюдаю».

«Принял. Продолжать движение».

«Навал, Ирис: есть продолжать движение. Конец связи».

«Навал, Тур: план. Конец связи».

«Конец связи».

Слишком всё просто выходило. Дело завершилось лишь парой выстрелов из пулемёта броневика ПАНа, да бестолковой очереди из бортовой пушки вертолёта. Если не принимать во внимание невезение вражеского гранатомётчика.

Выходя на маршрут, Вадим не мог избавиться от странного напряжения. В бою он был уже не раз. Тогда всё было ясным: позиции наших подразделений, позиции врагов, огневые точки. Всё, как в хорошем романе, имело завязку и развязку. Но не в этот раз. Сиверцев не был склонен поддаваться предчувствиям. Небольшой анализ фактов, голый, едва ли не математический расчёт. Он не предвещал ничего хорошего.

Автомобиль слишком велик, как для того «пакета», который был установлен бандитами на мосту. Можно было обойтись и старой легковушкой. Гранатомётчик был слишком высоко на склоне горы. С такого расстояния он вряд ли смог попасть ракетой в какую–либо движущуюся цель на дороге внизу. Триста метров — слишком далеко. Да и забираться на такую верхотуру с тяжёлым вооружением было нелепым поступком, когда внизу у дороги было полно мест, где можно было надёжно укрыться и вести огонь в упор, метров с двадцати. Ко всему этому добавить не сдетонировавший под мостом заряд. Можно же было установить дистанционный детонатор и активировать его, когда там была пара сапёров. Потеря чувствительная для «Ириса». Автомобиль также был не заминирован… Всё выглядело слишком просто. Вадим был уверен, что гранатомётчик охотился именно на него, на его вертолёт.

Больше было похоже только на завязку. Развитие же сюжета могло быть неожиданным. За прогноз событий не стоило и браться. Эпилог — куда кривая выведет.

Топлива в баках оставалось ещё минут на 45 полёта. Двадцать минут на работу, остальное время на возврат на «точку».

7:23 утра

Короткая очередь с медленным темпом легла точно между бегущими. Вспышек не было видно. Дымные одуванчики, полупрозрачными коконами повисли над дорогой. До удара фугасок через дорогу перебегали три человека, после — только один, и то, заметно прихрамывая, и отчаянно балансируя автоматом в правой руке.

«Допрыгались, козлы,» — злорадно процедил Вадим, переводя вертолёт в набор скорости.

«С кем воюешь?» — без позывных спросил ПАН.

«Навал, я — 233‑й: атаковал цели перед Пятым контролем. Есть поражение!» «233‑й, Навал: тебя понял. Предельное внимание. В посёлке милиция за

вязала бой с неизвестными. Нападение на отделение милиции».

«Разрешите разведку Пятого контроля?»

«Разрешаю. Совместно с ПАН».

«Навал, Ирис: есть совместно с ПАН»

«Навал, 233‑й: есть! Выполняю».

«Конец связи, 233‑й».

«Конец связи».

Ка‑50 на большой скорости прошёл над Пятым контролем. Дым от разрывов ветром уже сволокло в сторону. На дороге лежало два тела. Одно было невероятным образом перекручено в поясе. Второй, как заметил, Вадим был жив, но тяжело ранен. Он заметил, как лежащий человек, ёрзая спиной по асфальту, поднял автомат и направил его в сторону вертолёта. Стрелял ли он, или только пытался — этого Вадим не успел заметить. Немного в стороне, за Пятым контролем, он сделал правый боевой разворот и снова пошёл к колонне. С высоты, набранной за разворот, он видел конвой. ПАН в этот раз не остановил движение, и бронетехника с автомобилями на малой скорости продолжала движение. Броневик ПАНа, десантом на броне вырвался вперёд.

Пролетая в стороне от Контроля, Вадим посмотрел на дорогу. Раненый пытался сползти с покрытия, но это у него плохо получалось, и все его попытки были лишь безобразной агонией. Тратить на него снаряды не стоило. Выживет — фээсбэшники живьём шкуру снимут. Но, это если не прикончат бойцы ПАНа, или попросту не переедут колёсами БТР.

«Комод», лихо нёсся по трассе, часто вывешивая на ухабах едва ли не половину своих колёс. Мощная машина тяжело падала обратно на асфальт, выбивая из него густые клубы пыли. На такой скорости ПАН будет у Пятого контроля минут за пять–семь. Надо было его прикрыть. Бойцы конвоя спешились и продолжали движение, прикрываясь бронёй и бортами автомобилей. Колонна, окутанная дизельной гарью, продолжала движение. Медленно, но уверенно.

Контроль Пятый был отмечен на карте между двумя мостами, перекинутыми над извивающейся речкой. Ущелье здесь заметно расширялось, а его глубина, от дорожной отметки, была не больше тридцати метров. Берега реки были более пологими, как и склоны гор, обступивших ущелье. Отсюда уже прекрасно была видна Красная Поляна. День уже залил солнечным светом местность, смягчив тени на Восточных склонах гор и растопив ночной сумрак без остатка.

Когда БТР вырвался к Контролю, Вадим вёл свой вертолёт метрах в трёхсот позади него, на высоте не больше пятидесяти, готовый в любой момент открыть огонь из пушки, предварительно переключив «отсечку» на длинную очередь. Тела на дороге были неподвижны, и водителю БТР пришлось резко отвернуть в сторону, когда одно из тел вдруг разлетелось на куски, оставляя на сухом асфальте широкую влажную кляксу.

«Чёрт! Мля, сука… Рванул себя гранатой, грёбаный казбек!».

ПАН не стеснялся в выражениях, наплевав на радиокод. Вадим же подумал, не без доли уважения к погибшему, что это было всё–таки лучше, чем оказаться размазанным по асфальту многотонной машиной. По всему было видно, что ПАН не планировал короткую остановку, но пришлось…

С остановившейся машины горохом посыпались бойцы. Сам ПАН пристроился в кормовом люке за своим АГС. Отделение рысью двинулось на мост.

«Ирис, 233‑й: третий ушёл на девять часов от тебя».

Ствол КПВТ бронетранспортёра тут же довернул в сторону позолоченного солнцем в ущелья и стал шарить по нему. Это ущелье было выточено короткой речушкой, которую под огромными валунами, скатившимися со склонов, практически не было видно. Камни, в сотни тонн весом, нагромождались друг на друга, образуя бесчисленные крытые переходы, пещеры. Искать кого–либо там было бесполезно и опасно.

«Тебя понял, 233‑й. Подтверждаю. По крови видно, что подранок ушёл в камни. Дай пару ракет».

Что заказано, то и спето.

Два эрэса с воем сошли с направляющих блоков. Мгновение и синхронные взрывы перемешали огромные валуны. Если кто там и был, он был заперт там навеки.

Сапёры тем временем осмотрели первый мост, и перебежками выдвинулись ко второму, находящемуся от первого метрах в двухсот. Дальше была чистая дорога на Поляну.

«Навал, Ирис: слышу бой в НП. Густо работают».

Вадим за работой турбин, за различными звуками в кабине не мог слышать, то, о чём докладывал ПАН. «Комод» медленно прошёл первый мост на Пятом контроле и продолжал движение, приближаясь ко второму.

«Ирис, Навал тебя понял. Продолжайте работу с конвоем». «Есть продолжать работу».

Едва «бэтэр» миновал второй мост и остановился, ожидая подхода остальной техники из своей колонны, Вадим, отдав РППУ и набирая скорость, пошёл на Красную Поляну. Он не мог слышать бой, но мог его увидеть. Конечно, он ничем и никому не мог помочь без точного знания тактической ситуации, но провести предварительную разведку никто не запрещал.

Дважды пройдя над городком, он ничего не заметил: ни трассеров, ни «сварки», ни пожаров, ни дымов. Скорее всего, бой начался недавно. Бросалось в глаза то, что улицы курортного городка были совершенно пусты, а на одной из них стоял, развесив словно уши, распахнутые дверцы, милицейский «уазик». Изпод автомобиля растекалось большое тёмное пятно, отражая в себе чистое голубое небо. Более никаких визуальных признаков боя не было. Чисто.

На Северо–западе городка, на небольшой широкой террасе находился небольшой гарнизон. Совершив облёт, пилот также не заметил никакого движения. Правда, бронетехника была выведена из боксов и находилась на боевых постах. Три БМП, укрывшись за бетонными капонирами, медленно поводили стволами орудий из стороны в сторону, осматривая через прицелы и триплексы посёлок внизу. Они прикрывали КПП гарнизона. Два «бардака» и пара «комодов» стояли на флангах и в тылу. По всему было видно, что часть находилась в полной боевой готовности.

Неожиданно, со стороны приземистого, одноэтажного здания штаба гарнизона взмыла зелёная ракета. Это должно было означать, что всё на этот момент было в порядке. Связи с гарнизоном у Вадима не было.

Он сделал доклад «Навалу».

«233‑й, Навал тебя понял: спасибо. У нас нет связи с посёлком. Продолжайте план». «Навал, 233‑й: есть продолжать план».

Он бросил короткий взгляд на бортовые часы. Дежурные «крокодилы» должны были вот–вот подойти. Запас топлива ещё имелся и работу никто не отменял.

На въезде в населённый пункт был установлен блокпост. Пара неказистых сооружений так–сяк сложенных из бетонных блоков, а сверху прикрытых мешками с грунтом и ещё какой–то дрянью, больше похожей на прогнившую ткань или обгоревший брезент. Бойцов не было видно. Наверняка, они заняли круговую оборону и смотрели на мир через прицелы своих автоматов. Один боец всё–таки вышел, махнул рукой и тут же скрылся под бетонными нагромождениями. Что он показывал — с высоты было не разобрать. Но если повторных попыток не было, можно было считать, что пилоту показали, что всё нормально.

Сделав широкую «воронку» над блокпостом, «акула» пошла к своему подопечному конвою.

7:31 утра

Змея конвоя, укрывшись за сизым дымом дизельных выхлопов, прошла первый мост на Пятом контроле, и приближалась ко второму. Бронетранспортёр ПАНа стоял сразу за этим мостом. Вадим сжал зубы, гася горькую досаду и раздражение. Идущий в голове колонны «бум» (модификация тягача МТ-ЛБ) также катил, как и прежде, с зачехлённым пулемётом. Что там за идиоты сидели? Или их лобная кость была прочнее, чем броня тягача? Но отсюда он ничего не мог сделать. Аппаратура громкой связи, подвешиваемая под днище вертолёта, устанавливалась только при работе на границе. Нагнуть бы три этажа обидных слов на полной громкости!..

Ситуация же на трассе и посёлке с каждой минутой становилась напряжённой. Это было видно без каких–либо сообщений «Навала». В городке, где–то среди кукольно–аккуратных кварталов с домами отдыха и спортивными базами, взмыли вверх грибы мощных разрывов, тут же вытекая в небо жирными, чёрными дымными столбами. Так могли гореть только машины.

«Навал, 233‑й: наблюдаю пожары в городе. Дай картинку».

«233‑й, это Навал: картинки нет. Продолжайте план. Доложите о конвое».

Чёрт! Какой нафиг конвой? Три–четыре километра и самоходки воткнуться в город, охваченный беспорядочным боем, где совершенно неизвестно, где наши, где ваши. На улицах города самоходки попалят враз! Ну, млин, о чём они думают там, в своих штабах?

«Навал, 233‑й: Ирис продолжает движение. Пятый контроль».

«233‑й, Навал принял: Ирис продолжает движение. Выполняйте план».

«Есть выполнять план. 233‑й. Навал».

«Отлично. Конец связи».

«Конец связи», и добавил, отжав кнопку связи на ручке:

— Умник хренов!

Медленно пройдя колонну техники, Вадим «блинчиком» спокойно развернул машину, тут же отдал ручку, набирая скорость. Он намеревался выйти вперёд и снова пройти над городом по маршруту: блок–пост, разбитый милицейский «уазик», гарнизон, который был конечной точкой плана.

Где же чёртовы «крокодилы»? Жаль, что ещё не запомнил командира дежурной пары Ми‑24. А то бы!.. Отчаяние от вынужденного бессилия с каждым мгновением всё прочнее и прочнее сковывало сознание. Надо было успокоиться и собраться.

Три расширяющихся белых дымных следа, коротко черканув по воздуху, устремились в сторону БТР ПАНа. РПГ!.. Ракеты ударили в левый борт бронетранспортёра. Машина дёрнулась, словно была не из металла, а из холодца. Тут же отлетели щитки радиаторов на корме. Просто подскочили вверх, словно были из картона. Из открытых люков на корме, выталкивая плотный дым, резануло пламя. Броневик просел на левый, пробитый борт. В вывалившийся правый бортовой люк выпали пару человек. Люди горели. Бойцы отделения, находившиеся за правым бортом «бэтэра», тут же бросились к товарищам, оттаскивая их на каменистую обочину и там сбивая пламя.

«Навал, 233‑й! Нападение на конвой. «Комод» ПАНа уничтожен. Горит!.. Как понял, Навал? Это 233‑й. Открываю огонь!» «233‑й, Навал понял. Нападение на конвой».

Он понял, млять! Он понял, мать твою!..

«Ирис, это Навал: доложи обстановку».

Неужели этот идиот не понял, что ПАНа нет?

«Навал, 233‑й: повторяю — ПАН Ирис уничтожен. Машина гори…»

Продолжая передавать, Вадим перекладывал вертолёт в левый вираж, стараясь погасить скорость и снос вправо, чтобы наложить прицел ИЛСа на то место, откуда был пуск ракет РПГ. Но ранее набранная скорость не дала этого сделать. Эрэсы ушли правее цели, вспучив каменную осыпь на склоне горы.

Ударная волна от мощного взрыва толкнула вертолёт назад. Дым и пыль заполнили всё видимое пространство впереди. Вертолёт, задрав нос, падал на хвост. В небе, в клубах дыма и пыли, вращались, падая огромные куски бетона. Переложив на вираж взбунтовавшуюся машину, Вадим стал выходить из зоны боя, чтобы оценить сложившуюся ситуацию и повреждения. Но на слух можно было определить, что турбины заметно «сникли». Бросив взгляд на приборы, Вадим заметил, что упала температура за контурами двигателей, также упали обороты. Пыль! Двигателя глотнули пыли. Включение ПЗУ немного исправило ситуацию. В остальном всё было в порядке. «Акула» и не такое могла выдержать. Скорее всего, был подорван мост. Не иначе. Так мог рвануть мощный фугас, а падающий железобетон мог быть только фрагментами разрушенного моста. Снова повезло, как тогда, с «Куршевым», когда взорвался целый сухогруз, груженный боеприпасами и топливом. Тогда волна достала вертолёт с полутора километров.

С двух километров ситуация с конвоем была как на ладони. Всё было гораздо хуже: взорваны были оба моста, и весь конвой оказался запертым в ловушке, между дымящихся провалов. Пыль ещё не осела, но было видно, что с горных террас по колонне почти непрерывно бьют ракетные жала. Последней в колонне шла «бэха». Сейчас она была белой от бетонной пыли, но целой. Машина маневрировала, пытаясь стать носом во фронт, чтобы укрыть уязвимые борта и корму, где в десантных люках были предательские топливные баки.

Одна из ракет ударила рядом с левым бортом, в покрытие дороги. Короткая и яркая, как фотовспышка, кумулятивная струя вошла в асфальт. Следом за ней другая ракета воткнулась в борт в том месте, где был механик–водитель. Снова вспышка, а БМП, продолжала маневрировать. Было видно, как поворачивается её башня. Стрелок стал бить по горе. Стрелял не прицельно, пуляя в белый свет, как в копеечку. Или паниковал, или не включил омыватели оптики на прицелах, которые были засыпаны пылью после взрывов. Третья ракета ударила в левые катки. Взрыв вырвал пару катков, разлатал трак. Механик, пережав штурвал, больше довернул машину влево. Несколько бойцов, укрываясь за правым дорожным откосом, перебежками добежали к БМП, и укрылись за нею, боясь высунуть голову.

За пылью можно было различить ещё пару пожаров. Горели автомобили. Одна из самоходок дымилась. Остальные были неподвижны. То там, то здесь мелькали фигурки бойцов. Боевики методично расстреливали из гранатомётов броню.

Вадим засёк три позиции ракетчиков, и построил линию атаки таким образом, чтобы за один заход, поочерёдно ударить по всем намеченным целям.

Турбины, кажется, вышли на нормальный режим работы. Все бортовые системы работали, как положено. Ка‑50, как и кошку, девятая смерть добьёт! Этот факт добавил Вадиму боевой азарт. Война, так война! Чем мы хуже? Они нас, мы их и чья возьмёт? Хрен вам винтом на …пу!

Короткая «отсчечка» скупо дозировала НАРы парами. Боевой заход был построен выгодно. Две пары ракет накрыли первую намеченную цель. На вторую цель достаточно было и одной. Несколько тёмных тел выбросило из укрытия за камнями и распластало по осыпи. Последняя цель решила не испытывать судьбу. Бандиты, как горные козлы запрыгали по камням, пытаясь выйти из зоны поражения. Но их судьбы сегодня были завершены. Когда опустели блоки НАР, цель и место вокруг неё было охвачено плотным облаком дыма от разрывов.

Уже выйдя из атаки, разворачиваясь над дымной Красной Поляной, Вадим понял, что всё это время не слышал однообразные, монотонные запросы «Навала».

«Навал, 233‑й на связи. Веду бой».

«233‑й, Навал. Выходи из боя. Работай возврат на точку».

«Навал, 233‑й: повтори! Не понял тебя!»

Он не мог выйти из боя. Тем более сейчас, в этот самый момент. Никак не мог. Там, внизу, сжигаемый гранатомётами, затиснутый на пятачке между обрушенными мостами, погибал артдивизон, и его, Вадима, «акула» могла помочь им выжить, увидеть завтрашний день.

«233‑й, Навал: повторяю — выход из боя и отход на точку. Как понял? Доложи выполнение!»

Какое, нахрен, выполнение, когда ещё есть сотня фугасных снарядов и нетронутый запас бронебойных?

«233‑й, Навал: немедленно выходить из боя и возврат на точку. Как понял? Доложи, мать твою!»

Он узнал голос Бати, командира отряда. Это отрезвило, задавило безрассудный азарт. Топливо было на исходе. Надо было возвращаться.

«Понял, тебя, Навал. Беру домой. Выхожу из боя».

«Вот… вот так–то… Отлично. Ожидаем. 233‑й, Навал. Конец связи».

«Навал, 233‑й. Конец связи».

Но, как говаривал один из преподавателей Вадима в лётном училище, при желании, уходя, можно и в пустыне громко хлопнуть дверью.

Скользя боком, и держа в секторе прицела горные склоны, где укрылся противник, Вадим отстрелял весь боезапас пушки, целясь по малейшей подозрительной тени или движению. 30‑мм снаряды срезали могучие сосновые стволы, словно спички. Пару деревьев, покатились вниз по склону. Несколько боевиков пытались уйти с их пути, но были размазаны по камням. Что ж, и в слепом отчаянии есть капля удачи.

Что–то обожгло левую ногу. Проведя рукой над коленкой, затем посмотрев на ладонь, Вадим увидел кровь. Боль была резкой, но быстро прошла. Нога работала хорошо. Планшетка, привязанная к левому бедру, была изодрана. Чем же это его так достали? Короткий осмотр показал, что разбито верхнее светосигнальное табло. Разбираться было некогда. Краем глаза, уже находясь на маршруте, Вадим увидел пуск ракеты. Дымный след, доворачивая в его сторону, шёл от горы на Восточном склоне ущелья.

Щедрый сброс тепловых ловушек и отчаянное пикирование к земле. В голове набатом гремел отсчёт: «двести два», «двести три», «двести четы–ре», «двести пять»… На пятой секунде ракета взорвалась, ухватившись за горячую ловушку. Огненное облако вспухло далеко от машины, не достала «акулу» и разлетевшаяся шрапнель.

Чёрт! Всё куда более серьёзнее, чем казалось до этого момента. Горцы хорошо подготовились.

«Навал, 233‑й: был атакован «пузырьками». Ушёл с ловушками на ПМВ». «233‑й, Навал принял. Внимание всем бортам в оперативном районе. Угроза пузырьков. Повторяю: угроза пузырьков». «233‑й, Фиксатор. Спасибо, братец. Уходим на ПМВ. Дай, картинку, если можешь».

Два борта Ми‑24 прошли выше «акулы». Их тени на мгновение скользнули по «вервольфу». Вадим, если бы мог отпустить руку с ручки ППУ, перекрестился. Он не заметил вертолёты на встречном курсе. Облегчённо вздохнув, он вышел в эфир, и как мог по памяти обрисовал ситуацию с попавшим в западню артдивизионом.

7:42 утра

Баланов пытался осмотреться. Над полем боя продолжала висеть пыль. Сколько осталось в живых бойцов? С ним — только двое. Автомобиль, в котором они ехали, был перевёрнут во время взрыва мостов. Машина загорелась. Пришлось быстро выбираться. «Бэха», так сейчас надёжно их укрывшая, была единственной бронёй, где работал весь экипаж. Весь остальной личный состав дивизиона молчал. Ни стрельбы, ни криков. Стреляли только враги, укрывшись в горах, но из–за пыли их огонь был неприцельным.

Посмотрев на бойцов, притулившихся к броне, Баланов позвал:

— Гусь!

— Я командир…

— Надо снова посадить экипажи в броню… И сбросить, нахрен, этот хлам с самоходок!

— Я что ль один это должен сделать? — пресно изумился солдат, стараясь стереть с лица цементную пыль.

— А хотя бы и ты… Возьмёшь с собой бойца… Как тебя там, боец?

— Муха, — выдохнул солдатик.

— Гусь и муха… Бля, летающая пара. У вас хоть людские фамилии есть? Я, например, старшина Баланов.

— Да, старшина… Так чё делать надо?

— Воевать, боец. Воевать надо…

Что–то сильно звякнуло по броне у них над головами. Пошарив рукой вокруг в придорожном щебне, Гусь поднял металлический комочек.

— Горячий, сука!

— Снайпер с той стороны, урод. Перещёлкает нас, как семечки…

Над головой просвистела ракета РПГ. Метили по БМП, но промахнулись. Снаряд беззвучно плюхнулся в бурную реку за дорогой. И тут же снова звякнуло по броне.

— Урод! Чтоб тебя!..

Старшина поднялся на ноги и заколотил прикладом по броне. Отодвинулся люк командира.

— Чего, пехота?

— Слушай, командир, как поживаешь?

— Неплохо. Чё надо–то?

Снова звонкий шлепок по броне. Что–то горячее полоснуло по щеке Баланова. Он провёл рукой по лицу. И без того грязная ладонь была измазана свежей кровью.

Командир БМП кивнул на него и широко улыбнулся.

— Чё, порезался, когда брился?

— Ага. Следующей бритвой кому–нибудь из нас мозги снесёт.

— Лезь под меня, пехота. И лежи себе тихонько. Сейчас подмога придёт.

— Ты дурак совсем или по прививке?

— Да пошёл ты!.. Звание?

— Старшина я.

— А я лейтенант. Делай, что говорю. Ракетчиков вертолёт раздолбал. Сейчас развернётся и ещё даст. Потом из Полянки к нам подмога подскочит. Не писяй в боты, старшина…

Цок!.. В этот раз пуля ударила в люк командира. Тот торопливо нырнул на своё место. Возвращать его пришлось снова ударами приклада по броне.

— Явно, командир, у тебя вавка в голове. С корочкой, сука… Мы видели с бойцами как с горы по тебе ещё две ракеты пошли. Не попали. Повезло. Иначе бы мы уже запах шашлыка слышали. Вертушка ушла. Не жди. Летун всю дорогу нас пас и керосин спалил. Он сделал всё, что мог. Ты это понимаешь?

— Чё те надо, боец, а?

— Немного. Воюй, сука, мать твою!..

— Успокойся и иди на…

— Не «на», а дай закурить…

Цок! Пуля разбилась где–то на корме «бээмпэшки». И тут же снова пролетела ракета. Но теперь выше и взорвалась где–то на том берегу.

сценарий, литературная адаптация

— Ну, что скажешь, лейтенант? Это голубиная почта по твою душу. Лейтенант протянул пару сигарет.

— Три. Со мной два бойца

Офицер протянул пачку.

— Бери всё. Так чё хочешь, старшина?..

— Разверни башенку и дай пушкой по той стороне. — Он указал на противоположный берег реки. — Там снайпер сидит, и, бэ, буду, если не готовятся миномётчики и тяжёлые пулемёты. Снайпер дострелить не может. Сейчас, наверное, позицию меняет. Будет двигаться, и ты его увидишь.

— Не могу. Извини, старшина. — Офицер собирался нырнуть обратно в люк, но Балан схватил его за ворот.

— Ты чего, охренел ваще, старшина?! Припух?

В нос Балану ткнулся пистолет.

— Пусти, урод!

— Сделай, что прошу, летёха. Не будет никакой помощи. В Поляне бой со страшной силой! Там и без нас сейчас жарко. Он отпустил офицера и зачем–то отряхнул руки.

— Да гонишь ты! — Видно было, что лейтенант испугался.

— Если бы не прятал голову в коробочке, видел бы сам. Связь–то есть?

— Не…

— Ну, вообще жопа, — покачал головой старшина. — Ну, тогда прикрой, пока я по полю побегаю, посмотрю, кто живой ещё.

— Не могу, старшина. У меня стрелок слепой. В прицел ничего не видно. Или разбило взрывом или засрало.

— Так, какого ж … ты сидишь?! Вылезай и смотри! Сел жопой на яйца и греет.

— Иди ты знаешь куда!..

— Знаю. Тебя этим адресам в училище учили.

— Пошёл ты!!!

— Да пойду я, пойду!.. Слушай, офицерик, давай я посмотрю на твои прицелы. Лейтенант покачал головой и покрутил пальцем у виска.

— Больной?

— Нет, пока здоров… Так что? Я смотрю, и если всё пучком — ты делаешь то, что говорю…

— Я с трупами не договариваюсь, — проворчал офицер. — Хрен с тобой, лезь!

Балан тренированно заскочил на броню. Секунд через десять по броне чаще стали звенеть пули. Лейтенант старался осмотреться через триплексы, но кроме скал ничего не видел. Назойливый старшина сунул голову ему в люк. — Порядок, командир! Пылью засрало. И омыватель разбит. Дай, тряпку — протру. Потом воевать будем.

— У меня панорамник разнесло…

— А что твои котята: воевать, а они слепые! Запасной есть? Могу поменять. Лейтенанту стало стыдно.

— Какого хрена? Сам справлюсь. На орден запрыгиваешь?

Он вытянул руки из люка и стал снимать смятый защитный колпак с прицела, когда над головой, очень низко, обдавая сладким угаром от сгоревшего керосина, прошла пара Ми‑24.

— А вот и помощь! — заорал он. — А ты говорил, старшина…

Балан его не слышал. Протерев прицелы на башне БМП, он скатился на землю к своим бойцам. Его лицо исказила гримаса боли. Пуля ударила по правой кисти, распоров ладонь.

— Чего там, старшина? — Гусь зубами рвал индивидуальный пакет с зелёным мотком бинта.

— Всё хорошо, боец. Затяни мне руку покрепче, и сидите тут тихо под днищем. Я двину, посмотрю: что, да как? Отработают «крокодилы» и побегу.

— Я с тобой, командир…

— Чур, потом маме не жаловаться.

— Не вопрос!

Они коротко пожали друг другу плечи, и тут же пригнулись, когда залп эрэсов ударил по горе практически над ними. Грохот обвала и рокот взрыва заглушил вой вертолётных турбин.

— Это «вергеевцы». Не ссыте, пацаны! Будем жить.

8:19 утра

— Вот так будет лучше, — одобрительно похлопал по плечу Вадима Кузьмич, закончив перевязку.

Врач был, как и все остальные офицеры отряда одет для боевого выхода: разгрузка, утрамбованная автоматными рожками и гранатами. Подле него стояла раскрытая большая сумка со всем необходимым для оказания первой помощи. Рядом автомат со спаренным магазином.

— Пока побегаешь так, а когда вернусь с Поляны, повытаскиваю остальные осколки. Ничего страшного. Раны пустяковые. Планшетка отстояла тебя.

Вадим встал со стула и прошёлся, пробуя, не туго ли наложена повязка, не мешает ли она ходить. Всё было отлично. Боли не было. Разве что немного саднило.

В кабинет врача вошёл заместитель начальника штаба капитан Евстегнеев.

— Ну, как, летун? Жив?

— Что мне будет? — отмахнулся Вадим. — Как моя «акула»?

— Дождись техников. Они сейчас колдуют над твоей рыбкой. — Кузьмич, товарищ майор. Я за Вами. Самойлов требует Вас на свой борт. Они уже запустились. Поторопитесь, пожалуйста.

— Минутку, — ответил врач, запуская свои невероятно огромные руки в свою сумку. — Сейчас уколю лейтенанта, и в добрый путь…

— Не лейтенанта, а старшего лейтенанта, — вставил Евстегнеев, подмигивая Сиверцеву. — С сегодняшнего утра, старшего лейтенанта.

–

Ничего не знаю, — бросил врач, спуская из шприца воздух. — Я не пил за звёздочки. У меня новые звания только после промывки имеют значения. Так что, лейтенант, давай свой зад…

— Может в руку, доктор?

— В зад, товарищ раненый — значит в зад. Оголяй «пятую точку». Ну!.. Видишь на иглу уже инфекция начинает моститься. И некогда мне. Пора на работу. Пришлось подчиниться.

— Да, не напрягайся так! Вот и всё… Будь здоров! Резко распахнув дверь, в кабинет влетел авиатехник Легендарный.

— Будет жить!

— Будетбудет! — засмеялся врач. — Чего орать–то так?

— Я об «акуле»…

— А–а–а, — подняв в прощальном приветствии руку, доктор протиснулся со своей огромной сумкой в дверной проём и вышел вон. Евстегнеев побежал за ним.

— Что с машиной? — спросил Вадим, массируя место укола. Было довольно больно.

— Три пробоя. Ничего серьёзного. Один вынес тебе правую форточку. От бронелиста ударил по верхнему ССТ, разбил его и посёк тебе осколками ногу.

— Турбины…

— Пыли наелись. За пару часов с «течистами» наладим. Что доктор сказал? Борт поднимешь?

— Нефиг делать!

Одевшись, Вадим вышел из штаба. Он решил сходить в башню к РК, чтобы постоять немного в сторонке и послушать эфир. Судьбы Красной Поляны и блокированного конвоя не давали покоя.

— Как там?

Легендарный сдвинул плечами.

— Ничего пока неизвестно. Вот–вот должна вернуться пара Зелинского, что сменила тебя на «Пятом километре». Они идут на точку в радиомолчании.

— Слушай, Андрей, я на посадке видел, как ушла пара «двадцать восьмых». Кто ведомым у Бати? Офицер снова только пожал плечами.

— Новенькие. Вообще какие–то безусые. Молочко. Видать только с училища. Они только–только прибыли. Вещи бросили прямо в коридоре и на борт.

— Повезло…

— Не то слово. Но Батя их в обиду не даст. Мне надо бежать, командир. Я форточку тебе заменил. — Он уже бежал, добавляя на ходу: — Ты отдохни, Вадик. Я к машине. Всё будет в лучшем виде!

У входа в башню руководителя полётов его догнала девушка в полевой форме.

— Товарищ лейтенант!

— Да…

Он замялся, стараясь взглядом найти знаки различия на форме, но таковых не было. Форма великовата, тонкая шейка торчит из широкого ворота, ворох сбитых волос торчит из–под упавшей на уши кепки, да миленькое личико, с огромными испуганными глазами.

— Командир сказал забрать Вас и накормить. И обязательно напоить сладким чаем.

— Какой командир?

Девица смутилась и потупилась.

— Я тут недавно. Пару недель. Не знаю никого.

— Я тоже пару недель, — успокоил он её. — Как выглядел–то твой командир?

— Не знаю. Я его не видела. Мне передал дежурный по столовой. Велел найти раненого лётчика. Я всех спрашивала. Показали на вас.

— Не раненый я. Поцарапало немного. — Теперь смутился Вадим. Правда,

его смущало приятное чувство славы. — В звании–то каком будешь? Она улыбнулась и поправила выбившийся локон.

— А ни в каком. Вольнонаёмная я. Официантка.

— А–а–а, — протянул он, улыбаясь в ответ. — Чего ж по форме?

— Начальник всем велел переодеться. Война, говорит.

— Чай–то очень сладкий?

— Могу очень, — бросила девушка. — Так Вы идёте?

— Иду.

До столовой ЛПС от башни РК было рукой подать. Девица схватила его за руку и потащила за собой. Он поддался. Это было приятно. И хотелось хотя бы на какие–то мгновения подчиниться кому–то вот такому, нежному и красивому, а там… хоть в ад.

— Так, правда, что война? — спросила девушка.

— Да, какая война! Учения. Внеплановые…

© R. Leveshko, Leroni. Kyiv, UA. 2011

www.leroni.net