Unknown

Тёмная стена.

Годы молодые, одного очень хорошего человека.

Время.

Что такое время? Это период, за который материя, совершает некие колебания, смещения в пространстве, по какой-то из осей трёхмерного мира. Можно ли время измерить? Определённо можно - там, где есть материя, и есть точка отсчёта, где есть, хотя бы два предмета, которые можно отследить относительно друг друга. Тогда время можно измерить. Но если предмет один, а вокруг лишь пустота? Тогда время не существует, оно останавливается. Однако если есть микроскоп, можно отследить время по движению молекул, составляющих предмет. А что если молекула одна? И вокруг лишь пустота. Время снова перестаёт существовать.

Но лишь для этой молекулы.

Вокруг неё время по-прежнему движется - ведь движется материя.

А как определить течение времени, если всё вокруг, словно в мареве, словно из теней? Нет возможности сосредоточить взгляд и только сейчас это всё обретает очертания, как быть тогда?

Правильно, нужно спросить вот у того парня в кепочке.

-Время? – Парень удивлённо моргает, потом смотрит куда-то в угол. Ага. Там тоже тень наблюдается. Теперь и она обретает краски. И звуки стали чётче. Вроде бы всё приходит в норму.

-А что ты удивляешься? – Отвечает тень, материализуясь в виде худощавого парня, с золотыми фиксами во рту. – Ты на него глянь. Мяса кусок. Я ваще в шоке, что он в натуре ещё кони не двинул.

Да, ход времени восстановился. Теперь он снова ощущает мир. Слышит нормально. Видит - почти нормально. Левым глазом. Правый глаз ничего не видит.

И себя, кстати, он тоже ощущает, всего и сразу.

В виде сгустка из одной лишь боли.

-Во, видал? – Снова говорит фиксатый, но их он уже не видит, только слышит. Перед глазами сейчас ледяной пол. Угол зрения изменился, кажется, он упал на другой бок. Даже не заметил как и когда это произошло. Просто картинка вдруг изменилась. Или разум играет с ним шутки и глаза снова, на мгновение, отказали. Кто его знает, может так оно и есть…

-Разговорчики блять! – Рявкает кто-то. Он с трудом поворачивает шею на звук – она тоже болит. Всё болит. Уши болят, волосы, даже ногти. Что это с ним? Он где вообще? И…, кхм.

-Ребята…, - хрипит он едва слышно, - я кто?

-Гы. – Мужик в кепочке скалит жёлтые зубы. – Фиксатый, а ты в натуре прав. Не хило они его.

-Ну так. – Отвечает тот же голос. – Мусорёнка к ангелам отправил. Как по-другому то? Странно, что на этап отправили. Я слышал, менты решили ему «сердечный приступ» нарисовать.

-Ага, и я слышал. – Кепка кивает своей кепкой, да так, что кепка на пол падает. Он её поднимает, нахлобучивает на голову. – Там походу надавил кто, они его по шурику и отправили.

-Правильно, в пути склеится – типа они не причём. Только лажанулись они там. Пацан крепкий, походу, выживет он.

Снова рёв про «разговорчики». Перед глазами всё погасло и зажглось опять, словно вот моргнул, хотя веки точно оставались неподвижны. Теперь он видит решётку, за ней мелькает лицо в фуражке, оно перекошено злобой, ненавистью…, память потихоньку возвращается к нему.

Драка, в которой умер милиционер. Он не был виноват – разве самую малость. Просто милиционер был от рождения идиот и умудрился двинуться виском в угол столика. Ну, кто ещё мог так помереть от хлёсткого удара ногой в лицо, кроме полноценного дебила? Или от рождения невезучего человека…, его везению теперь похоже, тоже кирдык. По этапу…, а что было после той драки? Что было между ней и этим вот вагоном, етит его, этапным?

Да, сейчас мир вокруг вздрогнул и поехал куда-то, потом всё пришло в норму – инерционная скорость выровнялась со скоростью среды, теперь в системе отсчёта, он часть вагона, скорость вагона и его скорость тоже. Если поезд резко остановится, его шмякнет об решётку. Может даже насмерть…, да, какая-то смутная картинка в памяти – про насмерть. Это милиционер сказал, когда его скрутили. Над трупом собрата постоял, потом выпрямился, и говорить «насмерть». Вот прямо там его первый раз и начали пинать. Больно было очень…, а дальше?

В голове тихий звон. Что случилось дальше, разум, пока, открывать решительно отказался.

Он не мог уснуть, хотя в сон клонило так, как никогда прежде в его не особо-то и долгой жизни. По сути, он ещё «вьюноша», как иногда выражался один старый профессор, с прежнего так сказать, места работы…, стук колёс…, вой ветра за стенками вагона…, всё это так странно.

Словно бы не с ним происходит, словно всё это, какой-то бредовый сон.

Сокамерники тихо переговаривались, иногда курили в зарешёченное окошко. Куда-то пропал охранник, когда именно он не заметил. В вагоне стало темно, уже вечер, хочется спать, но сон по-прежнему не идёт. Странное, мучительное состояние. Боль волнами катится по всему телу – горячая злая волна, секунда передышки и снова волна, снова всё рвёт болью. Двигаться он не может. Возможно, повреждён позвоночник. Возможно, он уже никогда не сможет подняться – и сон…, иногда такое бывает, человек зверски хочет спать, но как бы ни старался, уснуть не может.

Часто случается такое дело нехорошее, при повреждениях мозга. Не опасных в принципе – в больнице поправят за пять минут…, в вагоне поезда, который едет хрен знает куда? Вполне возможен отёк мозга и последующая смерть…, но, почему-то, всё это время он до смерти боялся только одного - что захочет в туалет, но туалета тут, кажется, нет. Придётся ведь под себя, в штаны прямо…, да и был бы этот туалет - сам дойти он не сможет. Вот-вот крышка, но ему всё равно - он боится того, что обгадится на полу, как полудурочное домашнее животное…

-Ты поссать если надумаешь, вон туда тебе. – Фиксатый показывает пальцем. Там стена, в ней узкий проём. За ним приоткрытая дверца, оттуда шум колёс поезда идёт сильнее всего. Понятно, почему звук этих клятых колёс, столь оглушительный – по сути, между рельсами, по коим колёса стучат, и вагоном, нет ничего, кроме небольшой дырки в полу.

-Ага. – Кепочка говорит. – Только не пытайся через парашу ноги сделать.

-По рельсам размажет. – Фиксатый кивком показывает на эту дверь. – Нормальная параша, не вонючая, ничё такого, если метко срать, гы. Только рельсы все потом в говне. Гы.

-Ага, Фиксатый, прикол бля. – Сердито добавил мужик в кепке. – Почти середина двадцать первого века блять. А вагоны как из тридцатых прошлого века. Того гляди, встречать наш этап будут краснопёрки в бушлатах, с калашами наперевес, пидоры штопанные сука, и блять с собаками. Реал в натуре, чувство такое.

-Ну. – Кивнул Фиксатый. – Кепыч, так оно и будет. Это у нас тут двадцать первый век во всю хуячит, а там братан, они всё ещё думают, что Сталин жив и из Кремля команды раздаёт, гы.

Почему-то, в памяти поплыли кадры из старого-старого фильма о тех самых тридцатых – грязные вагоны, мужики в ватниках, лагерные овчарки…, попутно, память снова подкинула несколько эпизодов из миновавшего уже периода его жизни.

Почему-то, всё шло винегретом. Вспомнился день, когда он пришёл к Жеке – подъезд, вспомнился. А потом сразу момент, когда его впихивают в камеру. Но совсем не в ту, в которой он должен был оказаться. Трое мускулистых откормленных парней и двое худых, с вороватыми, бегающими глазками, поднимаются с кроватей. Один разминает кисти рук, хрустя суставами.

-Ну, чё? – Хищно скалится он. – Машей ты теперь будешь - начальник очень просил, ты уж извиняй. Уважуха тебе, конечно, мусорёнка что накирнул к хуям. Но сам понимаешь – нам по-другому никак, жить-то парень, все хотят. Ничего лично щегол, но это надо.

Он разводит руками, словно извиняясь, за то, что собирается сделать. Они подходят, растянувшись этаким каре, насколько позволяли габариты камеры. Немногочисленных знаний в области криминального мира, хватило, что бы понять, что он оказался в сучьей камере и своего мнения или выбора, у этих людей нет. О чём они, почти прямым текстом, сейчас и сказали. Они вынуждены делать то, что им приказано, иначе их просто отправят в зону. Поселят к остальным. И самый лучший, почти фантастический вариант, который ждёт этих пятерых – переход в касту опущенных. Хотя тут, конечно, можно и поспорить, что лучше. Люди разные, кто-то готов на всё, лишь бы оставаться среди живых, хоть как, хоть в каком статусе, но среди живых. За себя же он знал точно - смерть всё-таки, будет лучше. Как минимум, он выбрал бы смерть. Сдаваться он не собирался. Когда камеру открыли, все пятеро лежали на полу. Он сам лежал на кровати, даже не красный - сине-малиновый. Но только у него одного, не было переломов. Все пятеро отправились сразу же в лазарет – четверо в тот, где работают врачи, один в тот, где правит судебная медицина и вместо палат, установлены большие, не очень уютные, холодильники.

Ему в лазарете было отказано, так как он в процессе зверского избиения задержанных, никак не пострадал. По всем бумагам и клятвенным свидетельствам охраны, а так же самих заключённых, он зашёл в камеру, начал грязно материться, а потом всех беспощадно избил, отобрал у них сигареты и нагло плюнул на пол, когда охрана прибежала на вопли несчастных…

Наверное, если бы не адвокаты Лиги Наук, он бы не пережил той недели. Почему-то, они занялись его делом. Лига Наук, сделала прощальный подарок, своему, не в полной мере раскрывшемуся таланту, который свернул на кривую дорожку…, это не сильно помогло. Но он остался хотя бы в живых. Сумел получить хоть какую-то медицинскую помощь и не загнуться от полученных в той драке травм - помяли его серьёзно. Не Лига, наверное, он до суда не смог бы дожить…, суд был удивительно быстрым. Наркотики, убийство оперативника, убийство и тяжкие телесные нанесённые заключённым - по совокупности, ему светило очень много лет за решёткой.

Тогда его часто посещали мысли о самоубийстве, ещё до суда – он ведь всё прекрасно понимал, видел свои перспективы, точнее полное отсутствие оных. А обстановка нового места содержания, постоянная боль в отбитом теле (врач, померив температуру, строгим голосом заявил, что у заключённого острейшая аллергия на обезболивающие препараты, причём на все известные современной медицине) и общая атмосфера, таким мыслям только способствовали. Держать его стали в отдельном помещении, без сокамерников, в больничной камере – спасибо адвокату Лиги. Приставили к нему двух охранников, которые дежурили в палате по очереди и медсестру, размах плеч которой, был шире, чем у него самого. Не будь он там под постоянным присмотром, наверное, стал бы искать способ, покончить с собой. Эти белые стены, наручники, нагнетавшие чувство безысходности, угрюмые, полные презрения морды охранников…

Там ему тоже вспомнились древние фильмы о тюремной жизни – не настолько архаичные, не о тридцатых. Те, что рассказывали о реалиях тюрем, ещё до больших реформ. Жуткие фильмы были. С тех пор, в местах не столь отдалённых, конечно, всё сильно изменилось. В кои-то веки, общественные организации, сгодились хоть на что-то, кроме пустого, докучливого визга на каждом свободном углу. Благодаря этим организациям, хоть и непонятно каким таким чудом это всё же случилось, но всё же, под их давлением, гуманитарный онанизм честных законников, таки взял и разродился реальными реформами системы «исправления и наказаний».

Впрочем, несмотря на все те давние реформы, что-то так и осталось неизменным.

Избежать новой взбучки, ему не удалось.

-Ну, чё пидорас? – Сказал охранник, гремя решёткой. Посторонился, пропуская второго. – Чё потух петушара? Вопроса не слышал?

-Молодой человек. – Обратился он ко второму, пока молчавшему охраннику. – Вам задали вопрос, вы что же, не собираетесь на него отвечать?

-Чё? – Прорычал второй, хмурясь недоумённо. Его разговорчивый друг на секунду завис, оба посмотрели друг на друга. Потом на него. – Ну, всё! Вешайся чмо!

Он в прыжке врезал одному – перелом челюсти. А что терять? В его сроке столько лет, что не у всякого дурака столько фантиков найдётся. А врезать хотелось уже очень давно. Благо к этому моменту, у него уже почти ничего не болело.

Второй охранник не растерялся, словно ожидал чего-то подобного – тут же дубинкой прилетело. Он увернулся от удара, что не так-то просто было сделать в наручниках и…, что же там случилось, что было дальше? Кажется, второй охранник оказался не пальцем деланный и умел неплохо драться. Потому что следующее утро он встретил примерно так, как в этом вагоне – пластом на полу и живого места нет.

Прощальный подарок. Наверное, так следует это понимать.

Что было дальше, он помнил совсем смутно. Тюремный врач приходил, что-то вкалывал.

-В больницу надо, сдохнет он прям тут. – Кажется, сказал врач.

Судя по тому, что он сейчас в вагоне, куда-то едет, врача не послушали.

Прощальный подарок…, а ведь адвокаты Лиги Наук, это ведь тоже прощальный подарок. С ним все попрощались. И теперь он едет в новый мир, в новую жизнь, которая будет совершенно не похожа на ту, что он знал раньше. Не этого ли он хотел, полной смены обстановки? Этого. Но только без апгрейдов в виде тела, превратившегося в сплошной синяк.

-Ты живой? – Кто-то трясёт за плечо. Глаза открывает, а из окошка льётся золотистый свет, так же нестерпимо громко стучат колёса, за решёткой дремлет охранник.

-Хррр. – Отвечает он. Это всё, что получилось. Шевелиться может попробовать? Вчера пробовал, чуть не помер от болевого шока. Да уж, вот что значит здоровье категории «А»…, наверное, в прошлом, стоило не в институтах торчать, да заявки в Лигу Наук слать, а идти в военкомат. Вспомнилось ему, как он первый раз, по повестке пришёл.

-Уверен? – Тоскливо смотрит на него местный пожилой солдат.

-Полностью, - отвечает он, поправляя очки.

-Ну, ты ж понимаешь, армия тебе всё даст. Ну что ты как дурак? – Без всякой надежды, скорее по инерции, говорит солдат. – Пенсия у нас – охуеть просто, а не пенсия. Десять лет ишачишь и потом ваще ни за что не паришься.

-Нет, я подал заявку и, как вы понимаете, скорее всего, её примут.

-Надеюсь, нет.

-Тогда и поговорим.

-Парень, ну на кой хер тебе эти колбочки-хуёлбочки? – Солдат в отчаянии всплеснул руками. – У тебя ж блять категория «А»! Да ты в любой спецназ, да куда хочешь – с руками оторвут!

-Лига Наук, больше платит.

-А Родина? А патриотизм?

-Простите мне мою наглость, но вы давно были у психиатра? Может вам стоит сходить ещё разок?

-Пиздуй отсюда. – Бурчит солдат, закапываясь в бумажки.

Он и того, значит…, а может, стоило пойти туда?

Нет, не стоило. А стоило ему уехать туда, где его таланты оплачивались лучше.

Воспользоваться подписанной заявкой Лиги и продать себя в многолетнее трудовое «рабство», без права использовать и патентовать собственные изобретения. С такой-то оплатой, можно и потерпеть…, или послать вообще всё и отправиться туда, куда даже Лига Наук не может полноценно протянуть своих лап. Он мог бы разбогатеть там, стать самым успешным учёным в этом столетии – почему нет? Ну, или не сильно успешным, за то безобразно богатым…

Увы, было одно маленькое, но серьёзное «но».

Он в тот день собрался с силами и всё же снова пришёл в лабораторию.

-Гы, - странно исказившись, сказала спиртовка, - сморите, этот хуепупола опять припёрся.

-Не говори подруга. – Сказал циклотрон, отращивая лапку – у него брюшко просто зачесалось, никелированное оно, пылью его щекочет, а как без лапки почесаться? Никак. Вот и отращивает себе лапку, что б на брюшке никель себе чесать. - Этот мелкий пиздюк, уже все нервы мне вымотал. Просто безобразие какое-то!

-Да что ты говоришь! – Подключился к беседе плазменный нагреватель. – Нервы он ему вымотал! А вы видели, что он вчера натворил? Нет, вы это видели? Он забыл меня выключить и ушёл пить чай! Я чуть не сгорела! Мне было ужасно больно. А эта скотина даже не извинилась!

-Какое безобразие…, сволочь…, да как он мог…

А он вылетел за дверь и долго не мог унять бешено стучавшее сердце.

В какой-то момент, набрался сил и заглянул в приоткрытую дверь.

-Фашист! Ирод! Садист! – Тут же завыл нагреватель.

Он убежал оттуда, сбив с ног пару именитых профессоров, и больше не вернулся. Он понимал, что свихнулся окончательно. Однако прошло время и больше подобных эксцессов не возникло. Правда, сунуться в лабораторию, хоть какого типа, он больше не рискнул. Поход к мозгоправу, казался самой очевидной вещью, но это обязательно появится в личном деле и куда он потом со своими говорящими нагревателями? Тайна врачебная, оно, конечно, есть, он даже где-то читал, что она вся жутко тайная и сильно загадочная. Но это и близко не правительственный гриф «секретно», подкреплённый статьёй на двадцать лет строгого режима. При желании можно узнать всё, что есть в докторских бумажках. А в Лиге, конкуренция как в торговле палёной водкой на одной и той же улице – желание возникнет у многих и средства, что б накопать бельишка погрязнее, найдутся тоже. Можно было вернуться в лабораторию и в одиночку бороться с приставучими галлюцинациями, до полной победы, после чего воспользоваться своей заявкой и стать младшим сотрудником в Лиге Наук, да…, но он поступил более адекватно для своего возраста – вообще никак не адекватно. Полностью сменил обстановку, до последней детали - спортом занялся, не особо понимая, почему в армию его больше не тянут. Ну, после неожиданного и спасительного явления адвоката Лиги Наук, становилось понятнее – на самом деле, его никто не отпускал, его всегда держали на контроле. Ждали, пока юношеская дурь выветрится из головы и подающий надежды паренёк, вернётся к своим колбочкам, где бы ему деликатно напомнили, что заявка подписана и можно воспользоваться ею хоть сейчас. А он взял и ступил на кривую дорожку. По тем же причинам – его снова накрыло. Только теперь, говорили ни колбочки.

-Хи-хи.

-Кто сказал? – Резко развернулся он, бросая сумку со спортивным снаряжением на пол.

-Конь в пальто. – Буркнул плакат, с Емельяненко. Спортсмен с плаката насупился, поиграл мышцами. – Видал? Вот хуй ты, когда таким станешь, молокосос. Ишь чего удумал!

-Мммм…

-Чё мычишь? – Рыкнул Ван-Дамм, поправляя чёрный пояс. – В моё время, таких хуеплётов, я одним пальцем гасил.

-Ты по-русски... – Проблеял он в ответ.

-Так ты на типографию глянь, вон, - Ван-Дамм показал пальцем на угол плаката, - видишь? Липецкая. Это что вообще за дыра ещё такая? Ууу, ненавижу вас, краснопузые коммунисты!

-Вы зивотное. – Заявил Ояма, прищурив свои и так узкие глаза. – Вы все грязные зивотные.

-Хи-хи.

-И эта китайская свинья, тозе. – Ояма ткнул пальцем в сторону плаката с Брюсом Ли.

Они начали ругаться, как-то забыв о его присутствии. Попытался игнорировать, поспать, но спор перешёл на повышенные тона. Ояма обещал всем надрать задницы, как только найдёт способ вылезти из своего плаката. Брюс Ли держался за живот от смеха. Ван-Дамм зачем-то плюнул в Емельяненко, метко плюнул - прямо в глаз попал. Спортсмен немедленно взбесился и, не сумев вылезти из плаката, то же в него плюнул…

Казалось, всё потеряно и осталась у него одна дорога – прямо в дурдом. Но стоило избавиться от плакатов, перестать посещать секцию и всё наладилось, он снова жил нормальной жизнью, больше никаких признаков сумасшествия. Однако что он явно безумен, сомневаться больше не приходилось. Но ложиться в дурдом, если есть способ хоть как-то бороться? Да ни за что! И он поступил так же, как в первый раз – сменил поле деятельности. Ведь это сработало однажды, должно было сработать снова. И получилось, конечно…

Надо было всё-таки в армию податься. Надо было. Но! Если там свихнёшься – там ведь оружие, там не клуб по интересам. А если на танке служить начнёт и его замкнёт? Пальнёт в говорящий бункер, а там людей десяток.

Он выбрал первое, что пришло в голову – прибыльный, слегка криминальный, но не особо пыльный бизнес. И ведь неплохо получалось, договорился с нужными людьми, узнал, кому и сколько нужно платить, почти наладил свою не совсем законную торговую сеть!

Эх, и всё коту под хвост…, Жека, сука ты штопанная…, а может к лучшему? Может уже пора менять поле деятельности? Но, хотелось бы, конечно, что б было оно не так болезненно.

Минут десять, он полз к туалету. Соседи по своеобразной камере, спят на полу, он же ползёт, упорно, изо всех сил. Ещё немного…, наконец-то…, чуть в дырку не упал. А там бегут по шпалам рельсы две…, надо же, две их, смешно как…

-Держись. – Говорит Фиксатый, поднимая его за ло…