Летающая Тэкла

Деревня мутантов оказалась посреди густой, совершенно непролазной чащи, чуть в стороне от виа Фламиния Лупа, пересекавшей лес в направлении с нот-эвра на борей-аквилон. Нехотя, кое-как уступив принуждению, раздвинулись деревья, готовые в любую минуту сомкнуться, – и из зарослей на малую полянку выступила большая кирпичная печь. Облупленная краска висела на ней, как чешуя, кое-где обнажая густо-красный кирпич. Труба испускала в небо вихлявые кругляшки дыма, а в полукруглом зеве сидел темный пирог с торчащими из корочки острыми травинками железоцвета и лягушачьими лапками.

Альбин Антонин остановился, рассматривая хлеб и размышляя о чем-то отвлеченном. Шестеро его оруженосцев, неразличимо похожих друг на друга близнецов, стремительно переглядывались у него за спиною и в безмолвии обменивались мыслями. Мнения их разделились. С одной стороны, патрон, несомненно, был голоден, а с другой – не лучше ли подождать более приличной оказии, нежели этот мутантский хлеб.

Они находились в пути уже не первую септиму. Люмен сменялся никтой, а Альбин Антонин упорно погружался все глубже и глубже в пучины Арденнского леса, и ничто, казалось, не могло остановить его: ни тучи кусливых мюкков, ни доннерветтер здешнего климата, ни многочисленные трудности долгого пути. Солдатский плащ из жирного войлока – сагум – неподходящая одежда для столь знатного молодого человека; однако не раз уже Альбин находил время возблагодарить Небеса за то, что Архангел Михаил изобрел сагумы для воинов Господа Своего. Ведь первый сагум, как известно, был соткан из ангельских перьев, а последующие – из свалявшейся овечьей шерсти.

Антонины были одним из самых знатных родов Ромарики, поскольку не мутировали, хоть и не хоронились от катастроф века сего и веков предшествующих. Они участвовали в войнах, работали на авариях, плавали на подводных лодках, очищали моря и реки, спасали китов. Благодаря Антонинам сохранился один редкий вид нелетающих попугаев, почти погибший было от радиоактивных выбросов в атмосферу на островах Тихого океана. Не было беды, от которой спрятались бы Антонины. И все же они не мутировали. В их роду не рождалось даже пьяниц.

Подчиненные Антонинов любили – те хорошо заботились о своих людях. Изуродованные мутацией части тела старались заменять. Антонины настаивали на лечении и сами оплачивали операции. Они принадлежали к числу идейных противников клонирования и решительно не одобряли игр с генетикой; поэтому все зависимые от них люди обходились синтетическими аналогами замененных органов.

Оруженосцы Альбина не были уродами в прямом смысле этого слова. Они родились – шесть близнецов – от женщины с двумя парами грудей и были очень малы ростом, Альбину по пояс. Когда Альбин получил известие о том, что Антонины поручают ему управление землями недавно умершего Пия Антонина, близнецы вызвались сопровождать молодого патрона. Путь предстоял неблизкий – на борей, за Арденнский лес, к большому городу Лютеции.

Шли пешком, пробавляясь охотой и гостеприимством встречных мутантов-землепашцев, чьи деревушки жались к старым римским дорогам – сперва виа Гостилия, а затем виа Фламиния Лупа. Но чем дальше дорога уводила в лес, тем реже встречались поселяне.

Эта деревня находилась в полутора септимах от предыдущей и стояла от дороги в стороне – таилась как будто. Подобное обстоятельство особенно настораживало оруженосцев. На кухне родительского дома Антонина чернявки такое рассказывали – ужас берет!

Альбин присел на корточки, разглядывая хлеб в печи. Оруженосцы беспокойно толклись у него за спиной, выстреливая взглядами сразу во все стороны. И все же, когда раздался голос, они так и подпрыгнули от неожиданности, нелепо взбрыкнув в воздухе короткими кривоватыми ногами. Потому что голос донесся сверху.

– Фью! – присвистнул некто прямо над макушкой Альбина. – Насчет хлебушка любопытствуем?

Альбин поднял голову, приветливо улыбаясь. Сверху висело непонятное существо. Точнее, оно лежало в воздухе на боку, свесив длинные пушистые уши и многочисленные одеяния, смятые в причудливые складки.

– Скорее, насчет печи, – сказал Альбин. – Она разве не на радиоактивном топливе?

– Просто на дровах, – пояснил голос. – Впрочем, древесина может быть и зараженной – ее никто здесь не проверяет… Подвиньтесь-ка, я спускаюсь.

Альбин встал, отступил на пару шагов и остановился, со спокойным любопытством наблюдая, как существо плавно нисходит на землю. Просторное покрывало у него на голове раздулось и пузырем опустилось на оруженосцев, которые тотчас с пронзительными криками начали выскакивать из-под него и разбегаться в разные стороны.

Бесформенный ком взбитой ткани зашевелился, показались длинные тонкие руки с четырьмя сросшимися пальцами – кисть напоминала рукавичку. Эти руки ловко собрали одеяние в складки, поправили пояс – и мгновение спустя перед Альбином предстала девушка в широком платье и причудливом головном уборе со свисающей фатой. То, что Альбин изначально принял за уши, оказалось толстыми русыми косами.

– О, доминилла, – вежливо промолвил Альбин и наклонил голову.

Конечно, Антонину нет надобности кланяться мутанту – это право Альбин мог отстоять, если потребуется, с оружием в руках. Однако в данном случае речь шла о прекрасной молодой женщине. О женщине с круглыми синими глазами, носом-пуговкой и забавными пухлыми губами, готовыми в любое мгновение растянуться в улыбку.

Довольная произведенным впечатлением, девушка повертела в руке пушистый хвостик косы, потом сунула его в рот и покусала – не то от смущения, не то просто по привычке.

– Мое имя Тэкла, – сообщила она. – Еще меня называют Летающая Тэкла. Это потому, что я летаю.

– Мы держим ее на прицеле! – крикнул, внезапно вынырнув из-за ближайшего дерева, один из близнецов.

Не обращая никакого внимания на возню своих оруженосцев, Альбин вступил в беседу с Тэклой. Назвал ей свое имя. Та быстро двинула бровями – сперва округлила их, затем сдвинула.

– Антонин? – переспросила она. – Из тех Антонинов? Патриций?

Альбин чуть исподлобья глянул на нее и улыбнулся. Она медленно обошла вокруг пришельца, волоча по траве подол длинного просторного одеяния.

– Ух ты! – сказала Летающая Тэкла. – Вот это да! Настоящий патриций! А ты видел Ангелов?

Альбин смутился.

– Нет, – признал он.

– Я тоже, – вздохнула Тэкла. – Но мне-то они и не явятся. Я же мутантка… нас Ангелы не очень жалуют.

– Сие доподлинно никому не известно, – проговорил Альбин. – Богословы трактуют различно.

– Надо же, патриций! – не унималась Тэкла. – А эти шмокодявки, – она качнула головой в высоком уборе в сторону деревьев, за которыми скрывались оруженосцы, – они кто?

– Свободные вассалы у меня на службе. Антонины не держат рабов.

– Ух ты! – еще раз сказала Тэкла. – А у нас тут – все что хочешь. И вассалитет, и клиентура, и рабовладение… Кто больше мутант – над тем больше всего господ. Ужас, конечно. Совет старейшин то и дело разбирается. Созывают всех на публичное освидетельствование. Подсчитывают пальцы, измеряют конечности, череп, вычисляют соотношение и соразмерность членов, на рентгене просвечивают органы… У нас один батрак после этого просвечивания мутировал просто в мясо – аппарат полная дрянь, радиоактивный…

– А для чего это – освидетельствование? – спросил Альбин.

Тэкла наморщила нос.

– Для законности, – пояснила она. – «Закон Пердарика». Не слышал? Пердарик – это был первый и самый мудрый король мутантов Арденнского леса. Потом эти законы еще по-всякому дополняли, уточняли, вписывали новые коэффициенты. В общем, сейчас это «Мутантская правда». Каждое уродство подробно описано и обладает индексом. У кого самый большой индекс – тот полный мутант и все могут им помыкать, кому как захочется. Могут даже убить. За убийство полного мутанта тебе ничего не будет.

– Как же им быть? – огорчился Антонин. – Они же не виноваты, что мутировали.

– Найти себе покровителя с маленьким индексом, – сказала Тэкла. – Пойти в батраки, клиенты или в рабы. Индекс – это все.

– Понятно, – сказал Альбин.

– Ты должен показаться нашим старейшинам, – заявила Тэкла.

– Разумеется, – согласился Альбин. Ему не хотелось быть невежливым.

– Настоящий патриций! – вздохнула Тэкла. – Можно тебя потрогать, а?

Тотчас из-за стволов высунулись оруженосцы – все шестеро. Альбин услышал характерный тихий щелчок арбалета-автомата. Тэкла тоже уловила этот звук и насторожилась.

– Это мои оруженосцы, – пояснил Альбин. – Не бойся.

Она подняла руку – Альбин ясно рассмотрел узкие и плотные розоватые перепонки между тесно поставленными тоненькими пальцами – и осторожно прикоснулась к его щеке. Щека была идеально выбрита и спрыснута отменным одеколоном. Во всем, что касается внешности, Антонин в любой ситуации должен оставаться безупречным.

Прикосновение Тэклы было шелковистым. Альбин так и сказал:

– Какие у тебя нежные руки…

Тэкла ничуть не смутилась. Повертела кисти-рукавички и так и эдак.

– Говорят, можно разрезать перепонки, – молвила она. – У нас есть одна бабка-колдовка, она такими делами занимается. Ножом чирк-чирк, потом пошепчет… только я не хочу. – Она согнула и разогнула пальцы. – Порознь, поди, будут слабенькие.

– Да нет, не очень, – возразил Альбин. И украдкой глянул на свои руки, крепкие, красивые, с печаткой Антонинов на правом мизинце.

– Все равно не хочу, – упрямо сказала Тэкла. – Ну ее, эту колдовку. У нее ножи, кстати, грязные. Она их не моет. В огонь сунет – и ладно, я сама видела.

Она взяла Альбина за руку и повела в деревню.

Альбин сразу понял, что Тэкла занимает здесь весьма высокое положение. Обитатели деревни являли собою жалкое зрелище: с деформированными конечностями, пятнами или густой растительностью на лицах, хромые, кривые, чрезмерно высокие или наоборот крошечные, – все они при виде Тэклы и незнакомца замирали на миг и склоняли головы. Карлики с арбалетами наготове спешили вслед за молодым патроном, грозно озираясь по сторонам; однако повода к решительным действиям пока не появлялось.

Домишки, как и их обитатели, производили по большей части безотрадное впечатление. Это были маленькие, черные от копоти бревенчатые сооружения с плотным мхом на крыше, крошечными оконцами и низкими дверями. На грядках перед каждым домом вызревали странные овощи – Альбин, как ни старался, не смог определить, что это.

После вчерашнего дождя повсюду стояли лужи. Спутница Антонина ничуть этим не смущалась. Она невозмутимо плыла по воздуху, поднявшись над дорогой приблизительно на локоть, так что длинное и широкое одеяние девушки оставалось совершенно чистым. К сожалению, того же нельзя было сказать о сапогах и плаще Антонина; что до оруженосцев, то коротышки забрызгались до самых бород.

Посматривая по сторонам, Альбин не мог не заметить, что здешние мутанты, несмотря на очевидное их уродство, хвори и короткий век, не выглядят страдальцами. Они вели себя как самые обычные люди, в меру довольные судьбой, в меру невезучие и отягощенные заботами, но, в принципе, поглощенные самым важным делом на земле – шествованием из начала своей жизни в ее конец.

В больших городах все обстояло совершенно иначе. В Болонье, где родился и провел первые годы Альбин Антонин, повсюду понатыкано центров биокоррекции, салонов генетической экспертизы для новобрачных, домов красоты и всевозможных школ психотренинга для мутантов. Многочисленные практикующие психотерапевты предлагали свои услуги по частичному снятию и компенсации комплексов. Антонин как-то раз пришел на занятие – любопытства ради. В группе занималось человек десять. Терапевт, с виду совершенно немутированный, активно подбадривал пациентов, а когда одна девушка, раскрасневшись, храбро сказала: «Привет! Меня зовут Корнелия, я – мутант!» – все зааплодировали. А у болонских газет то и дело возникали неприятности из-за неполиткорректных высказываний в адрес лиц с альтернативным генетическим развитием. Несколько лет назад много шуму наделали выборы в парламент Республики, когда от города Аквы Секстиевы выдвинули двухголового кандидата. «Ум хорошо, а два лучше!» – гласил его предвыборный слоган. Кандидат прошел на ура и три года пускал слюни на заседаниях. Республиканское телевидение иногда показывало его, но от комментариев благоразумно воздерживалось.

Ничего похожего на политкорректность не наблюдалось здесь, в маленькой сельской общине, затерянной в дебрях неохватного Арденнского леса. По пути Тэкла рассказывала о деревне, старейшинах и «Мутантской правде», причем в выражениях совершенно не стеснялась.

Отцами-основателями общины, согласно преданию, являлись матросы и младший командный состав одной подводной лодки. После ряда операций в Последней войне все они были списаны на берег и отправлены в несусветную глушь, подальше от цивилизации, вместе с женами, детьми и некоторым количеством семян и скота, но совершенно без средств связи. Так было надо.

По этой причине старейшины традиционно именовались капитанами, а глава совета – капитаном-командором. На флагштоке перед штаб-квартирой совета ежедневно на рассвете поднимали морской флаг. Еще тот самый, древний.

После того, как мутации стали очевидны и необратимы, в законах, управлявших жизнью общины, произошел ряд существенных изменений.

Первоначально господствовало семейное право, согласно с которым мутационный индекс высчитывался для семьи в целом. Однако это приводило к ущемлению прав отдельных лиц, почти не затронутых процессом мутации, и ограничивало их юридическую способность к заключению брака.

После трагической гибели местных Ромео и Джульетты, разлученных причудами семейного права, закон был коренным образом пересмотрен в пользу индивидуума. Это привело к большей свободе отдельной личности, которую теперь не тянули на социальное дно неполноценные родственники; однако имело следствием почти полный распад семьи, поскольку родители с высоким индексом оказывались в подчинении у собственных детей, если у тех индекс был меньше. Жены нашли управу на неугодных мужей и добивались их переосвидетельствования, после чего ловко захватывали главенство и помыкали ими до скончания дней.

– Пришли, – оборвала повествование Тэкла.

Они остановились перед флагштоком с выцветшей тряпкой, обвисшей в летнем безветрии. Сверху был водружен венок крупных мясистых цветов и длинных тонких перьев из петушиного хвоста. Вокруг флагштока полукругом были вбиты в землю бревна. К крайнему из них привешивался корабельный колокол – рында.

– Здесь и заседает наш совет, – объяснила Тэкла. – Зимой еще натягивают навес от ветра, а летом – так.

Она схватила веревку и принялась трезвонить в колокол. Стая птиц, доселе невидимых, вдруг с шумом поднялась в воздух, поорала немного и куда-то направилась.

Затем один за другим начали появляться старейшины. Всего их Альбин насчитал семь человек. Впрочем, некоторые все время то уходили, то возвращались, так что понять истинное число вершителей местного правосудия он так и не сумел.

Альбин Антонин с оруженосцами за спиной остановился под самым флагом, позволяя себя рассматривать. А посмотреть было на что. Перед мутантами стоял высокий молодой человек, крепкий, с открытым лицом. Широко расставленные светлые глаза глядят ясно, рот уверенно улыбается, темные недлинные волосы чуть вьются. По традиции Антонин носил два коротких меча за спиной, не снисходя до огнестрельного оружия. До кончиков ногтей Альбин Антонин был патриций – абсолют, величайшая драгоценность человечества.

Старейшины пришли на совет со своими подушками и каждый долго усаживался, стараясь поудобнее расположить кривые, костлявые или наоборот раздутые ноги. Согласно здешнему обычаю, мутант, не способный сидеть на земле, не может претендовать на положение старейшины.

На Альбина со всех сторон уставились глаза – желтые, серые, черные, с удлиненным зрачком, со сплошным расширенным зрачком, вытеснившим радужную оболочку, или со светящимся, как у зверя. Глаза злые, любопытные, оценивающие.

– Капитаны! – обратилась к ним Тэкла, и Альбин по ее голосу вдруг понял, что девушка сильно волнуется. – Я привела вам настоящего патриция. Это Антонин из болонских Антонинов. Мне больше нечего сказать.

От капитана к капитану прокатилась жаркая волна беспокойства. Затем один из них поерзал на подушке и обратился к Альбину, кисло улыбаясь:

– Мир тебе, патриций Антонин.

– Миром приемлю, – отозвался Альбин настороженно.

– Хм, хм! – заклохтал капитан-командор. – Мое имя Арридей. Моим предком был боцман подлодки «Геркуланум» Арридей Тармит.

– Достойное имя, – сказал Альбин.

– Хм, хм, – молвил потомок боцмана, неловко ворочаясь на скользкой шелковой подушке. – Тебе придется снять одежду, патриций. Таков закон.

– Хорошо, – сказал Альбин.

Арридей повернулся к своему соседу и что-то яростно зашептал тому на ухо. Тот сперва сморщился, затем кивнул и, поднявшись, заковылял куда-то прочь.

Альбин вопросительно глянул на Тэклу. Она чуть покраснела и тихо произнесла:

– Они хотят измерить твои параметры и сопоставить их с эталоном. Ты дозволишь?

– Это ведь очень важно? – спросил Антонин и поднес руки к горлу, чтобы развязать тесемки плаща.

Тэкла ответила странно:

– Это политика.

Вернулся уходивший капитан. С ним пришел еще один человек, горбун в заплатанных штанах, который тащил на себе деревянную статую, изображавшую человека в полный рост. Кряхтя и охая, горбун водрузил свою ношу рядом с Альбином, после чего боком двинулся прочь.

Статуя представляла обнаженного мужчину, немолодого и изрядно располневшего. Он стоял прямо, слегка даже откинувшись назад и чуть расставив мускулистые ноги. Руки с раздутыми бицепсами висели вдоль туловища. Выкаченная грудь и крепкое вместительное брюхо служили выразительными свидетельствами лихости и жизнелюбия изображенного. Обрюзгшее, но все еще энергичное лицо улыбалось застывшей улыбкой, имевшей явное сходство с жуткими ухмылками архаических божеств Крита.

– Это Аристандр Тельмесс, последний из отцов-основателей, – сказал Тэкла тихо. – Матрос второго ранга. Он был изваян незадолго до смерти, когда мы поняли, что нуждаемся в твердом эталоне для проведения дальнейших измерений и расчетов.

Вернулся горбун. Теперь он принес ларец, в котором обнаружились лента с отметками, штангенциркуль, отвес и ватерпас. Кроме того, там хранился медный корабельный компас.

Альбин, повинуясь кивку Арридея, послушно снял сагум, затем избавился от сапог, рубашки и штанов. Тэкла поднялась повыше в воздух и зависла прямо над ним. Подол ее платья щекотал Альбину ухо. За спиной Альбина шевелились и переглядывались карлики.

Арридей, сильно припадая на правую ногу, приблизился к патрицию и взял из ларца мерную ленту. Как холодная змея, лента обвила грудь Антонина, потом скользнула по руке, переползла на талию. Арридей называл цифры, и старейшины быстро наносили их на таблички, служившие для вычисления индекса. Альбин терпеливо, как породистый, хорошо вышколенный конь, сносил процедуру обмера. Закончилась она пересчитыванием пальцев на ногах и вымерением длины ногтей. Затем Арридей поднялся, держа в руке растопыренный штангенциркуль, и посмотрел Альбину прямо в лицо. Глаза старейшины побелели от ужаса.

– Одно из двух, – прошептал он. – Или ты все-таки мутант или… это полный переворот! Это катастрофа!

Альбин не спеша начал одеваться. Трое из его оруженосцев продолжали держать старейшин на прицеле, в то время как прочие подавали патрону одежду, застегивали на нем крючки и затягивали завязки. При этом близнецы сердито сопели; вслух однако пока не высказывались.

Тэкла величаво спустилась вниз. Один из оруженосцев Альбина задрал голову, следя за ней, и проговорил:

– Между прочим, патрон голоден.

– Да? – переспросила Тэкла. Ее большие губы сперва растянулись в веселую улыбку – улыбалась она причудливо, немного криво – а затем почти тотчас вытянулись трубочкой, и Тэкла несколько раз тонко, мелодично просвистела, после чего повернулась к братьям и слегка изогнула брови. Те в ответ быстро и вразнобой задвигали коротенькими мохнатыми бровками.

Вскоре показался высокий юноша в длинном сером плаще, худой и заметно кривобокий, но куда менее уродливый, нежели любой из старейшин. Он остановился у крайнего бревна и нерешительно огляделся по сторонам, а потом, заметив наконец Тэклу, быстро приблизился к ней.

– Ну вот, – произнесла она самодовольно и показала на него близнецам, – сейчас вот этот Линкест накроет стол в одуванчиковой роще и подаст хлеб, тушеного кролика с фруктами и, между прочим, пиво. Ваш патрон любит пиво?

– Он любит чистую воду, – ответили карлики почти хором.

– Вряд ли здесь найдется хорошая вода, – протянула Тэкла.

Линкест, как назвала Тэкла кривобокого юношу, тихо покачал головой.

– Он что, немой? – спросил один из близнецов.

– Просто не любит разговаривать, – объяснила Тэкла. И обратилась к Линкесту: – Для господина подашь воду, ясно тебе?

– И пиво, – добавил другой близнец.

Линкест двинулся было прочь – он ходил, чуть забирая влево и сильно размахивая правой рукой, – но тут завопил один из капитанов:

– А ну, стой! Ты, ты! Стой, мутант!

Линкест замер, стремительно и с нескрываемым страхом поглядев на Тэклу. Девушка зашумела пышными одеяниями и выступила вперед. Теперь она ступала прямо по земле.

– В чем дело, Арридей? – осведомилась она, сильно щурясь. Солнце било ей в глаза, украшения на ее головном уборе пылали.

– Пусть пока останется здесь, – повторил старейшина.

– Нет уж, пусть убирается! – крикнул другой капитан. – Живо!

Тэкла топнула ногой.

– Ну вот что! Я не позволю вам запугивать моего человека, ясно? Он пойдет туда, куда я велела, а разговаривать будете со мной. Пока что я в своем праве.

Линкест торопливо скрылся. Тэкла проводила его взглядом, а затем обратилась к Альбину:

– Тебе ведь понравился его плащ?

– Хорошая одежда, доминилла, – сказал Альбин вполне искренне.

Тэкла радостно разрумянилась.

– Я сама и пряду, и тку. Я всех своих рабов одеваю.

– О! – вымолвил Альбин.

– Да, – повторила Тэкла. – У меня их трое и все одеты – любо-дорого посмотреть.

– По-моему, ваши капитаны сильно встревожены, – вдруг сказал Альбин. – Мне это не нравится, доминилла. Я не хотел бы стать причиной беспорядков и бед.

«Встревожены» и даже «сильно встревожены» было довольно мягким обозначением для того, что творилось в штаб-квартире совета. Капитаны подпрыгивали на подушках, дергали ногами, трясли в воздухе руками и кричали, оплевывая друг друга, все одновременно.

– Уйдем отсюда, – предложила Тэкла. – Ближайшие две-три склянки им будет чем заняться и без нас.

Она хихикнула – почему-то злорадно – и заскользила по траве. Альбин и пять его оруженосцев последовали за девушкой. Шестой карлик остался, чтобы понаблюдать за старейшинами. «Как хотите, – подумал он, адресуя мысль своим братьям, – а я не доверяю этой шайке взбесившихся мутантов. Ломаного сестерция они не стоят, вот что».

Одуванчиковая роща располагалась чуть в стороне от деревни. Идти туда следовало по узкой тропе, прорубленной в густых влажных зарослях низинных трав, по сырой черной земле, которая норовила поглотить сапоги и более никогда не выпускать их из своих чавкающих объятий.

После низины тропинка взбиралась на крутой склон и буквально вытряхивала путников, как горошины из узкой горловины кушвина, на просторную светлую поляну, заросшую одуванчиками в человеческий рост. Огромные золотоволосые головы тихо покачивались, причудливо изрезанные листья стояли неколебимо – даже ветер, довольно ощутимый здесь, на открытом пространстве, был им нипочем. В этой золотой роще стоял небольшой вкопанный в землю бревенчатый стол. Линкест успел накрыть его свежей полотняной скатертью и водрузить на середину деревянный кругляшок – спил толстого ствола.

Две смешливые худышки с жиденькими косичками, обе едва четырнадцати лет, раскладывали плотные листья подорожника – видимо, это заменяло тарелки. Альбин, теперь уже кое-что понимавший в местных обычаях, отметил, что девочки одеты в платья работы Летающей Тэклы. Они утопали в море пышных складок и драпировок. Тоненькие ручки-палочки на миг высовывались из широченных рукавов, подкладывая к тарелкам ножи, после чего сразу же прятались, втягивались, как щупальца в раковину.

Посреди стола уже красовался обещанный кролик. Он был размером с полугодовалого поросенка, не меньше, с румяной корочкой и неизвестным плодом в пасти. На каждую тарелку-лист положили по круглому жесткому хлебу из очень темной муки. Из столовых приборов подали только ножи, а из напитков – обещанное пиво и воду подозрительного зеленоватого оттенка.

Альбин с восторгом угощался домашней стряпней. Карлики вели себя более сдержанно. Девочки-служаночки ограничились хлебцами, обкусывая их по краям маленькими острыми зубками. Так же поступала и Тэкла: держа круглый хлебец обеими руками, она медленно поворачивала его, всякий раз съедая кусочек, так что, уменьшаясь постепенно в диаметре, он не утрачивал идеально круглой формы. Видимо, этого требовали правила хорошего тона.

К несчастью, Альбин понял это лишь после того, как нарушил их все: смял хлебец, отрезал кусок мяса ножом (ножами принято выскабливать внутренности, облитые густой пряной подливой), утер жир с подбородка листом подорожника и выпил воды прямо из кувшина, поскольку не обнаружил ничего похожего на стаканы. Увидев, как служаночка осторожно наливает пиво Тэкле в горсти, Альбин покраснел. Тэкла переправила содержимое ладоней в рот и заметила Альбину:

– Тебе незачем стыдиться. Патриций может делать все, что захочет.

– Но я хотел бы быть вежливым, – сказал Альбин.

– Отменная стряпня, хозяйка! – вставил один из оруженосцев, и тотчас в головах всех его братьев возник образ шестого близнеца, оставшегося наблюдать за капитанами. «Надеюсь, вы там не все сожрали?» – укоризненно вопрошал он.

Альбин не был телепатом, однако это не помешало и ему вспомнить о шестом голодном карлике.

– Еще один мой человек не пообедал, – сказал он.

– Ему оставят самое вкусное, – обещала Тэкла.

– Скажи, – добавил Альбин, – кто послужил орудием Господа при создании этого превосходного обеда? Я хотел бы поблагодарить его за труды.

Тэкла высоко подняла брови, сперва округлив их, а затем переломив посередине, так что ее гладкий лоб украсился двумя подобиями стрельчатых арок. На ярком солнечном свету, в отблесках огромных пышных одуванчиков, лицо Тэклы казалось обсыпанным золотистой пудрой, а брови и тонкие волоски на лбу у основания головного убора выглядели совершенно золотыми. Кроме того, как разглядел Альбин, она действительно украшала ресницы блестящим порошком.

– Если тебе понравился кролик, благодари Линкеста, – сказала она. – Это его работа. Только будь осторожен.

Тэкла подняла руку и, согнув пальцы, подозвала Линкеста. Он за стол не садился – прятался среди густых листьев; однако жест патронессы заметил сразу и выбрался из своего укрытия.

– Прекрасный обед, – похвалил Альбин.

Линкест безмолвно закрыл глаза и залился слезами. Кончик его длинного острого носа ужасно покраснел.

– Чтобы я ни сделал, все невпопад! – огорчился Альбин. – Прости меня, Линкест, если по незнанию я расстроил тебя!

Слезы потекли еще обильнее, хотя секунду назад казалось, что это невозможно. Наконец Линкест схватил себя за щеки и бросился бежать.

Альбин теперь и сам едва не плакал.

– Что я сказал? – повторял он. – Что я сказал неправильно?

– Линкест очень чувствительный, – объяснила Тэкла немного снисходительным тоном. – Чужая доброта трогает его до глубины души, а от грубого слова он по нескольку дней хворает… К тому же, он никогда прежде не видел патриция. Удивительно еще, как он не потерял сознания, когда ты с ним заговорил.

Альбин нахмурился, побарабанил по столу пальцами.

Невесомые прислужницы Тэклы быстренько собирали со стола. От их рук исходил сильный и сладкий пивной запах.

– А пиво тоже хорошее, – сообщил один из оруженосцев Альбина громким шепотом. – Кх! Кх! Надеюсь, это никого не уронит в обморок.

«Здесь дерутся, – снова оживился в сознании своих братьев карлик-наблюдатель. – Арридей вырвал у Эфиппа клок бороды и назвал его летальным мутантом».

– Ничего сложного здесь нет, – принялась растолковывать Тэкла Альбину Антонину. – Ты патриций, соль земли, ось мироздания, образ Ангельский. Так?

– Теологически – да, – согласился Альбин. – Однако подтверждать сие надлежит ежечасно, каждым шагом и словом. Боюсь, я слишком часто ошибаюсь и совершаю недостойные поступки. Вот почему меня так огорчает, когда из-за меня печалятся другие.

– Ха! Другие! – резко выкрикнула Тэкла и взмыла над столом, а затем медленно, сминая платье в причудливые лепестки-складки, уселась обратно. – Слушай-ка меня, молодой господин! Ты видел Аристандра?

– Кто это? – Альбин чувствовал себя окончательно сбитым с толку.

– Эталон! Статуя!

– Видел…

– А теперь скажи мне, разве твои показатели не отличаются от показателей Аристандра?

– Но ведь он… немолодой… Просто – толстый!

– Ха и еще раз ха-ха! Все индексы в нашей общине высчитываются сравнительно с аристандровым эталоном. Понимаешь? Ты только подумай, Антонин, только попытайся вникнуть в происходящее – и будешь смеяться, как я! Видел моих рабов? Этих ребят никто не хотел брать под патронаж! Их едва не изгнали за пределы обитаемого мира – как безнадежных, хотя, насколько мне известно, они даже насморком почти не болеют… И все из-за индекса! Они тощие! Брюхо отсутствует, показатели 36А и 36Б как ниточка…

– Какие показатели? – переспросил Антонин.

– Бицепсы! – Тэкла похлопала себя по руке повыше локтя.

– А ты? – осторожно спросил Альбин.

– Что? – осведомилась Тэкла и опустила подбородок на сжатые кулачки.

– Ну… мне не показалось, чтобы ты могла похвалиться большим брюхом… – проговорил Альбин Антонин немеющими от ужаса губами: благовоспитанный молодой патриций, он не мог даже поверить в то, что действительно произносит вслух все эти ужасные, почти непристойные вещи.

Однако Тэкла и глазом не моргнула.

– Брюхо! Насмешил! – ответила она невозмутимо. – Ну, во-первых, я не такая уж тощая. А во-вторых, у меня другие показатели отличные: руки и ноги, например, идеальные, кроме пальцев, спина прямая… А кроме того, я умею летать, а это говорит о тайном благоволении Ангелов. Конечно, Ангелы не станут проявлять доброе отношение к мутантке в открытую, но украдкой-то они уж точно меня поцеловали!

Возразить на это было нечего. Альбин Антонин так и сказал:

– Очень может быть.

– Ну вот, – продолжала Тэкла. – Жили мы согласно нашим индексам, а тут вдруг выясняется, что все это – ложь! И искони было ложью! Что талия идеально сложенного мужчины – не 2 и 2/3 локтя в диаметре, а менее двух локтей… и так далее. Знаешь, чем это закончится? Если, конечно, мы тут друг друга не перебьем до смерти… Нашим старейшинам придется идти в клиенты к прежним своим вассалам… А кого изберут вместо прежних капитанов? Моего Линкеста, бедняжку? Если введут новый эталон, ему, с его-то показателями, светит командорство! Я же тебе говорила, это все политика!

«…В глаз Эфиппу плюнул, да так ловко! – между тем увлеченно повествовал наблюдатель. – Ой, а у Эфиппа-то, оказывается, третье веко! Вот ведь шельма! Вишь, моргает!»

– Как же мне быть? – спросил Альбин. – Ищу твоего совета, доминилла, – ты, сдается мне, умна и добросердечна.

– Возможно, и так, – не стала отпираться Тэкла. – Мой совет: держись настороже, патриций. Пусть твои вооруженные козявки ни на миг не выпускают арбалеты из лап. И сам ни к кому спиной не поворачивайся. Особенно к здешним толстякам.

«Арридея его клиенты унесли, – рассказывал шестой братец. – Уложили на носилки и утащили. Он прямо с носилок зеленой желчью в них плевался… Неугомонный! Прибежали клиенты Эфиппа и капитан-командора. Знатное побоище! Урод урода чем ни попадя лупит! Я бы парочку пристрелил, а?»

«Не смей!» – разом мысленно закричали пять близнецов.

Телепатическая связь ненадолго прервалась, после чего до братьев донеслось меланхоличное: «Шутка».

Альбин Антонин протянул к Тэкле сложенные горстями ладони.

– Не сочти за дерзость и окажи мне честь – налей доброго пива, доминилла.

Улыбаясь, Тэкла угостила его. Служаночки к тому времени уже скрылись за листьями, и оттуда лишь изредка доносилсь их почти неслышное хихикание.

К ночи вся деревня кипела и бурлила. Мужья-подкаблучники, признанные вассалами собственных жен, коль скоро те обладали могучим торсом, кое-где начали поднимать голову. В доме капитан-командора рабы взбунтовались и высекли командорова зятя, мстя за притеснения и злобные выходки. Клиенты разных патронов сходились стенка на стенку и пару раз дело доходило до поножовщины.

Тэкла устроила Альбина на ночлег подальше от деревни. Она сама отвела его за одуванчиковую рощу и расставила часовых – своего Линкеста и оруженосцев Альбина.

Карлики поглядывали на Линкеста неодобрительно.

– Ты гляди у нас, мутант, – предупредил один из них. – Может, ты и слишком гордый, чтобы с нами говорить, но увидишь кого нехорошего – кричи. Не умирай молча, ибо это будет для нас бесполезно. Кричи!

Линкест кивнул и прерывисто вздохнул.

Альбин Антонин растянулся на перине, которую приготовили для него прислужницы, укрылся одеялом с вытканными гигантскими крабами, поедающими бравых мореходов, и сладко заснул. Всю ночь часовые перекликались, подражая протяжным и тоскливым голосам ночных птиц, да еще пару раз прилетала Тэкла – посмотреть, все ли в порядке. Однако безмятежного сна молодого патриция ничто не нарушало до самого рассвета.

Когда Альбин Антонин открыл глаза, он увидел сидящую рядом Тэклу. Она терпеливо ждала его пробуждения. Растолкать патриция, естественно, никому и в голову не приходило.

Альбин поморгал, встретился с Тэклой взглядом и тотчас счастливо, светло улыбнулся. В ответ она озарилась тихим внутренним светом. Этот свет, казалось, был заключен в сокровенных глубинах ее естества; ей не потребовалось шевельнуть ни единым мускулом лица, чтобы отозваться на улыбку Антонина. Затем она негромко присвистнула, и вскоре один за другим начали сходиться карлики, а после них – бледный и замученный Линкест.

Последними прибежали девочки и принесли Альбину умываньице – большой берестяной ковш с водой и серое полотенце.

Пока Альбин умывался и завтракал печеными яблоками, фаршированными лягушачьим мясом, Тэкла летала вокруг, то и дело взмывая повыше и вглядываясь во что-то поверх деревьев. Наконец она объявила, что пора идти в деревню, пока там не начались поджоги и смертоубийства.

Появление Антонина и Тэклы со свитой не произвело поначалу большого впечатления. Некоторые местные жители сердито копались у себя в огороде, всем своим видом демонстрируя полное безразличие к происходящему. Другие яростно выясняли отношения. В иных дворах шла настоящая война толстых и тонких. По слухам, нынешней ночью двух мутантов удавили мерной лентой.

Добравшись до штаб-квартиры, Тэкла принялась отчаянно звонить в колокол-рынду. Она дергала веревку, пока пот не выступил у нее на лбу, а затем все бросила и уселась на земле. Широкий подол распростерся на два локтя вокруг. Тэкла заботливо поправила его, чтобы хорошо был виден вытканный узор – красные русалки на синих деревьях, переплетенные длинными хвостами.

Ждать пришлось недолго – обитатели деревни вскоре заполонили площадь перед штаб-квартирой. Их оказалось, по подсчетам Альбина, гораздо больше, чем могли бы вместить в себя те немногочисленные убогие жилища, которые он до сих пор увидел. Он попытался вообразить себе, в какой тесноте живут здешние мутанты, проводя долгие зимы безвылазно в маленьких закопченных домах, и ему сделалось жутко.

Между тем на народном собрании дебатировался вопрос о полном пересмотре параметров эталона. Предлагали ввести альтернативный эталон, который действовал бы одновременно с прежним, но эту идею отвергли сразу же: показатели Альбина и Аристандра взаимно исключали друг друга.

Тэкла в волнении летала взад-вперед над головами собравшихся, и одного, особо рьяно выкликавшего: «Нет Антонину», сильно лягнула ногой по макушке.

Выдвинули довольно здравую альтернативу: высчитать среднее арифметическое, особое внимание уделяя при этом не количественным показателям, а качественным, т. е. не абсолютной длине и ширине членов, но гармоническому соотношению между ними. Так, для талии объемом в 2 и 2/3 локтя предполагался идеальный рост в 3 и 2/5 локтя (аристандров эталон), а для талии в 1 и 3/5 локтя – рост в 3 и 4/5 локтя (антонинов эталон) – и так далее.

– Вы отдаете себе отчет? – надрывался Эфипп, после вчерашней схватки расцвеченный многими из цветов радуги. – К чему это приведет? Хаос! Хаос! Разруха! Одичание!

– Нужно создать комиссию! – кричал человек с непомерно длинной шеей. Кадык передвигался по его тощему жилистому горлу, как лифт по небоскребу. – Пусть все пройдут переосвидетельствование!

– Долой рабство! – орали в глубине толпы. – Даешь вассалитет!

– Все рухнет! Все пропало! – страдал капитан-командор, хлопая по бедру статую Аристандра.

Так продолжалось еще некоторое время.

Альбин чувствовал себя очень глупо и, чтобы преодолеть это чувство, начал думать о Тэкле: не подвергает ли она себя опасности, выказывая столь явную симпатию к чужаку и фактически возглавляя смуту? Он переместил перевязь с мечами на спине так, чтобы при случае сразу выхватить оружие, чуть расставил ноги – и мгновенно ему стало лучше. Во всяком случае, теперь Альбин был при деле. Карлики, щеря в бородах крупные желтоватые зубы-кубики, прикрывали ему спину и бока.

Крик стоял еще некоторое время, а затем все как-то разом сникли и начали расходиться. Тэкла величаво спустилась с небес на землю. На сей раз Антонин успел разглядеть мелькнувшую под подолом узенькую розовую пятку, и у него вдруг странно ухнуло в груди. От тела девушки исходил жар, как от зверька.

– Что случилось? – спросил Антонин. – Почему все ушли?

– Народное собрание утвердило решение совета, – сказала Тэкла. – Предстоит полное переосвидетельствование всех членов общины согласно новому стандарту Аристандра-Антонина.

– Из-за меня столько беспокойства! – расстроился Альбин Антонин. – Я всего лишь хотел купить в вашей деревне хлеба! Лучше бы я его украл!

– Ты следовал кодексу чести патриция, – утешительно молвила Тэкла.

Альбин засиял.

– Ты знаешь о Codex honorum patricii? Откуда?

– Догадалась, – вздохнула Тэкла. – Более того, хочу этим воспользоваться. Ты ведь не можешь отказать даме?

– Твоя правда, доминилла.

– Старейшины направляют меня в Могонциак с большим посланием к магистрату и уточненным индексом, который, после того, как будет окончательно рассчитан для всех параметров, получит название Lex Aristandri-Antonini и обретет силу закона.

Разговаривая, они покинули штаб-квартиру и теперь шли по деревне, не замечая более волнения, которое охватило ее жителей. Возле забора, увитого вьюнком, Тэкла неожиданно остановилась.

– Вот мой дом, – сказала она. – Не окажешь ли мне честь и не осчастливишь ли мой кров своим посещением?

Альбин заколебался. Его пугали эти похожие на капканы домишки.

Тэкла прибавила:

– Я покажу тебе мой ткацкий станок.

Альбин зажмурился и так ступил под воротца, после чего открыл глаза. Он обнаружил себя в небольшом садике. На грядках, как и везде в деревне, росли несусветные овощи с мощной ботвой. Домик в глубине сада, полускрытый яблонями с крошечными зелеными и полосатыми яблочками на узловатых ветвях, выглядел ненастоящим – игрушечным.

– За домом у меня большой участок, – похвалилась Тэкла. – Я выращиваю лен. Хочешь посмотреть?

И она побежала вперед по садовой дорожке, легко отталкиваясь от земли и чуть взлетая при каждом шаге. Антонин тяжко шагал следом. Рядом с Тэклой, хоть и помещенной внутри громоздкого сундука одеяний, он казался себе неуклюжим.

Они миновали дом и окно с резным наличником. В мутном стекле с густым радужным разводом мелькнуло невнятное лицо – то ли одна из служаночек выглянула из дома, то ли отразились проходящие мимо.

Тэкла не преувеличивала, называя свой участок большим. Это было настоящее поле. Антонин никогда в жизни не видел еще, как растет лен, и теперь был поражен открывшейся картиной: над полем, раскинувшемся на десяток югеров, словно в воздухе висели мириады крошечных голубых цветочков. Тонкие серовато-зеленые стебли были как пряжа, перепутанная, раздерганная и разбросанная на всем пространстве участка.

– Красиво! – вырвалось у Антонина. – Это удивительно и красиво!

Тэкла горделиво фыркнула.

– На время уборки я нанимаю десять человек, – сообщила она. – И хорошо плачу – полотном. Ты ведь хочешь увидеть мой ткацкий станок?

Она сунула свою маленькую горячую ладошку в руку Альбина, крепко сжала ее и потащила патриция за собой в дом.

Трудно определить, чего именно опасался Альбин. Больше всего, наверное, ему не хотелось увидеть убогую лачугу, наподобие тех мутантских нор, что встречались ему и прежде: в трущобах Болоньи, где он бывал в охране благотворительных миссий, по дороге сюда в жалких деревушках. По мнению Альбина, Тэкла не была создана для закопченных стен, низкого потолка, слепых окон и спертого воздуха. Она представлялась ему вольным дитятею эфира, подругой ветра. Было даже странно, что она не построила себе воздушного гнезда где-нибудь на дереве. Взбитые пряди льна там, за домом, только усиливали это ощущение.

Домик Тэклы оказался довольно уютным, хотя, конечно, мало для нее подходящим. Впрочем, Альбин поневоле отдал ей должное: Тэкла извлекла, наверное, все из тех небольших возможностей, что у нее имелись. Копоть на стенах была тщательно затерта, везде расставлены поставцы для лучины, кровать накрывалась красивым пологом со сценами из жизни морских гадов, а посреди низкой, но довольно просторной комнаты находился поистине царственный ткацкий станок. Он напоминал миниатюрный дворец – с множеством резных украшений, башенками по углам, утком, сделанным в форме настоящей птицы с большим клювом и рамы в виде гирлянды водных растений, так что сама работа на этом станке как бы имитировала увлекательную жизнь водоплавающей птицы в пруду, богатой рыбой и питательными жучками.

Альбин остановился перед станком, не в силах оторвать глаз от этого поразительного произведения искусства. Конечно, дома, в Болонье, ему доводилось бывать в галереях, особенно если выставку устраивал кто-нибудь из многочисленных друзей рода Антонинов. Но создания их творческого гения всегда несли на себе отпечаток особенного мутантского выверта, как будто все, что скрывала политкорректность, нагнаивалось, вызревало и лопалось, являя себя во всей красе в картинах, коллажах и композициях. Альбин не мог сформулировать для себя, что именно отталкивало его от современного искусства. Возможно, отсутствие целомудрия. Не то чтобы его так уж шокировали все эти багровые рельефные вагины, помещенные в центр картины. За подобными образами, равно как и за рассуждениями критиков об «эстетике безобразного», «манифестации постыдного» и «реабилитации запретного» Альбин угадывал нечто худшее. Он не решался говорить об этом, боясь, как бы его не обвинили в расизме по отношению к мутантам. Положение патриция – вне подозрений, выше любого суда – обязывало ко столь многому, что порой связывало по рукам и ногам и намертво затыкало рот. Любое «мне не нравится», высказанное одним из Антонинов, могло вызвать слишком сильный резонанс.

А вот станок Тэклы ему понравился. В этой вещи были цельность и гармония, несмотря на всю ее вычурность и множество мелких деталек, вроде стрекозы на одном из цветков или водомерки, заметной на водной ряби между листьями.

Альбин так и сказал:

– Очень красивый станок!

Тэкла победно улыбнулась:

– Я же знала, что тебе понравится!

– Это старинная вещь? – спросил Альбин. – Кто ее сделал?

– Линкест, – ответила Тэкла, – вот кто!

– Если введут новый индекс, ты его потеряешь, – сказал Альбин.

– Что значит «потеряю»? – удивилась Тэкла. – Не умрет же он из-за того, что ему пересчитают показатели? У нас из-за этого умер только один человек – да и то, он просто умер. Во время процедуры. Болел-болел и скончался. А Линкест совершенно здоров, могу тебя заверить.

Альбину стало неловко, но он все-таки пояснил:

– Я хотел сказать, он от тебя уйдет.

– Почему? – еще больше удивилась Тэкла.

– Не знаю… – вконец растерялся Альбин.

– Я тоже, – засмеялась Тэкла. – Послушай, о чем я хотела просить тебя, патриций. И не отказывай мне!

Альбин безмолвно приложил ладонь к груди, следя за тем, чтобы держать пальцы плотно сжатыми – дабы случайно, как бы намеком, не задеть чувств Тэклы.

– Проводи меня до Могонциака! – выпалила она. – Я боюсь идти одна, а просить охрану у наших старейшин не хочу.

– В любом случае, нам по пути, доминилла, – сказал Альбин. Его охватила радость, источник которой он поначалу даже не мог определить. – Я следую по виа Фламиния Лупа до Могонциака, а оттуда – через всю Германарику, до Матроны и Лютеции. Пий Антонин недавно скончался, и мне поручили управлять его землями.

– Ух ты! – закричала Тэкла. – Ну надо же! Вот ведь как мне повезло!

В окно и в низкую дверь всунулись сразу два карлика и с подозрением посмотрели на Тэклу.

– Она не нападает? – осведомился один.

– Брысь, – отозвался Альбин.

Карлики зловеще ухмыльнулись и скрылись.

– Я отдам распоряжения, – сказала Тэкла Альбину. – А ты пока отдыхай.

Альбин так и поступил. Весь день он то сидел, то лежал на специально принесенной перине под яблоней. Со стороны штаб-квартиры изредка доносились приглушенные вопли, похожие на шум прибоя или далекий обвал в горах, а затем все погружалось в прежнюю тишину, нарушаемую лишь протяжным, чуть воющим меканием коз. Карлики-оруженосцы кемарили поблизости с арбалетами наготове. Приходил и уходил Линкест, всякий раз с ношей в руках: то с корзиной, то с тушкой домашней птицы, то со связками плоских хлебцев, надетых на нитку. Несколько раз, беззвучно хихикая, проносились девочки-худышки.

Наконец ближе к вечеру явилась сама Тэкла и объявила, что все дела улажены. Дом, поле и станок она оставляет на все время своего отсутствия служанкам, которые теперь, в связи с происходящей реформой, получают статус полноправных девиц с дозволением заключать любой брак по их благоразумному выбору. Что касается Линкеста, то он вызвался идти с хозяйкой в Могонциак.

– Разумно, – похвалил Альбин. – Такой мастер найдет себе в городе хорошую работу. Преступно держать его в этой глуши.

Тэкла призадумалась. Неопределенная грустная мысль, как легкая тень, пробежала по ее лицу, но почти сразу исчезла.

– Странно, – молвила она, – мутанты не любят перемен и боятся их, но когда неизбежное случается, почти все примиряются с ним довольно легко…

Альбин понял, что она недоговаривает, и спросил:

– Кроме?

– Кроме идеально приспособленных к данной среде. Те сразу погибают, – сказала Тэкла. – Ответь мне, Альбин Антонин, почему патрициев считают осью мироздания? Тебя учили этому?

– Меня учили, что патриций подчиняет свою жизнь долгу, – заговорил Альбин после короткого молчания. – Он обязан служить всему остальному человечеству, в чем бы это служение ни выражалось и в какие бы уродливые и странные телесные формы ни облекалась человеческая душа. Поэтому мир в определенной степени держится на патрициях. Хоть их и немного.

– Патриции, будучи совершенными людьми, могут жить в любых условиях, – сказала Тэкла. – Вот в чем дело. Они выживают в мороз и в зной, в пустыне и влажных лесах. Они могут жить в большом городе и в одинокой пещере; им нипочем ни царский сан, ни полная зависимость от другого человека. Понимаешь меня? Патрицию открыто бытие во всей полноте, а мутанту – только часть сферы, несколько сегментов. Резкая перемена климата, ремесла, социального положения, пищевого рациона, состава воды – и мутант погибает. Вот в чем дело, Альбин Антонин.

Альбин почему-то сразу понял, что именно хотела ему сказать Тэкла:

– По-твоему, Линкест не выдержит тягот независимой жизни?

Тэкла двинула бровями.

– Если ты считаешь, что ему лучше остаться в Могонциаке, то я, пожалуй, действительно оставлю его там. Найду ему хорошего хозяина и передам из рук в руки.

– Лучше жену, – сказал Альбин.

Тэкла засмеялась, но немного натянуто. Уголки ее губ криво изогнулись.

– Можно и жену, – согласилась она.

– Добрую, – добавил Альбин.

– Добрую, – вздохнула Тэкла.

На том разговор и закончился.

Уходили перед рассветом, без лишних глаз. Тэкла быстро вывела маленький отряд из деревни обратно на виа Фламиния Лупа, показав заодно остатки древнего проселка, сейчас совершенно заросшего мхом и мелким кустарником. Некогда эта дорога была достаточной для того, чтобы разъехались две телеги, запряженные быками, – одна направляющаяся от большака в деревню, другая прочь от нее.

Антонин, следуя приглашению Тэклы, сунул пальцы в разрытый мох и пощупал твердый камень дорожной плиты. Ему казалось, что этот камень вот-вот раскроет нечто – какие-то поразительные вещи. Легионы на марше с парящими в небе серебряными орлами, медленные телеги обоза, где на смятых золотых кубках сидят красивые пленницы с распущенными волосами, отшельник с тихим лицом, невредимый посреди волчьей стаи. Все это было здесь, погребенное подо мхом.

Антонин подержал ладонь на плите, как на груди больного, словно пытался уловить биение слабеющего сердца, а затем встал и обтер руку о сагум.

Люмен только начался и обещал быть довольно теплым. Не стоило терять времени.

Тэкла шла рядом, то ступая по дороге, то чуть взмывая над ней.

– Скажи, Антонин, почему ты идешь пешком? Ведь это долго! Твое путешествие едва ли завершится и поздней осенью!

– Это традиция, – отвечал Альбин Антонин. – Патриции всегда ходили пешком. В древности они, не имея лошадей, покрывали в кратчайшие сроки огромные расстояния. Это ужасало их врагов и в конце концов бросило к их ногам и Ромарику, и Германарику. Увидишь, мы выйдем за пределы борея Арденнского леса задолго до осенних дождей. То есть, – спохватился он, – я хотел сказать, что отправлю тебе известие об этом в Могонциак.

Тэкла тихонько засмеялась. Ей была приятна оговорка Антонина.

Их окружал лес без конца и края. Мнилось, он простирается везде – в воздухе до самого неба нависали широкие властные ветви, приют для множества живых тварей, под землей, до самого средоточия тверди, переплетались суровые корни. Впереди и позади, насколько видел глаз и насколько дотягивалось чувство, были стволы, кустарники, травы, огромные папоротники, косматые лишайники – и ничего кроме этого. Человек мог противопоставить всемогущему лесу лишь свое патрицианское упорство. В противном случае ему оставалось выкопать себе нору поглубже, забиться туда и превратиться в еще одну тварь из Арденнского леса.

О здешних мутантах Тэкла знала немногое. До Могонциака было не менее дюжины дней пути – все прямо и прямо по виа Фламиния. Тэкла никогда не бывала в городе. Раз в полгода, а то и реже оттуда добирался на телеге, запряженной двумя лошаками, тамошний почтарь. Привозил вести и товары – новые лекарства, городскую посуду, книги, краску для пряжи, разные вещи, заказанные ему в прежний приезд. Почтаря – высокого старика в рваном пальто до пят – вели к кому-нибудь из старейшин, чаще всего к капитан-командору, и там несколько дней угощали и поили, выспрашивая о том, об этом. Он охотно пил и кушал и рассказывал без умолку, прерываясь только на сон.

От него Тэкла слыхала, что между ее родной деревней и Могонциаком есть еще несколько поселений, все далеко от дороги, и что мутанты там странные. Неприятные, как выразился почтарь.

А лес словно бы слушал разговоры путников, как слушал щебетанье птицы или муравьиный шорох, и безразлично шептал листвой в вышине.

Ночевали почти на самой дороге, лишь немного отойдя от нее в сторону. Тэкла забралась на ветку и растянулась там так привычно, что Альбин сразу понял: его догадка насчет воздушного гнезда, которое пристало Летающей Тэкле вместо обычного дома, была совершенно правильной. Линкест зарылся в листья у корней и тихо плакал половину никты, пока не истомился от рыданий и не впал в забытье. Карлики установили дежурство и сторожили, сменяясь, по периметру крошечного лагеря. А сам Альбин Антонин завернулся в сагум, препоручил душу свою Ангелам, тело – верным слугам и мирно проспал на земле у маленького костра.

Как только встало солнце, к патрицию подошла птица. Она спокойно приблизилась, широко расставляя на ходу короткие ноги с сильными когтями, оглядела спящего со всех сторон, а затем, решив, что он безопасен и, возможно, съедобен, аккуратно пощипала клювом за ухо. Антонин, наполовину разбуженный, засмеялся. Птица сразу отскочила, но далеко уходить она не собиралась. Встала рядом и принялась наблюдать.

А потом с ветки дерева медленно начала спускаться Тэкла. Испуганная шумом ее одежд, птица распростерла крылья и, переливаясь многоцветным оперением, взлетела. Они встретились в воздухе, задев друг друга. Птица тотчас метнулась в сторону, сверкнула, как драгоценная молния, и исчезла, а Тэкла величаво заняла ее место возле Антонина.

Альбин взял девушку за обе руки.

– Доброе утро, Тэкла! – воскликнул он счастливо. – Мир тебе.

Тэкла мгновенно озарилась ясным, радостным светом. Круглые синие глаза заполнились множеством крошечных золотых точек, а рот сморщился, складываясь бантиком, но длинные уголки его заплясали улыбкой.

– Миром приемлю, – отозвалась она полушепотом. – Ты проголодался?

Альбин озадаченно сдвинул брови.

– Я об этом как-то еще не думал, – признался он.

Тэкла распахнула глаза пошире.

– Не думал? – взвизгнула она и рассмеялась. – Да разве об этом нужно думать?

В это утро Альбин Антонин узнал о Тэкле, что она голодна почти всегда; что она просыпается от лютого голода; что она носит при себе сухарики и яблочки, чтобы постоянно поддерживать силы, иначе ей делается дурно и она начинает тосковать – не душевно даже, а всем естеством, что подчас имеет плачевные последствия как для самой Тэклы, так и для окружающих.

Альбина это позабавило и растрогало; что до оруженосцев, то они, напротив, не нашли в рассказе девушки ровным счетом ничего потешного. Хмурясь, они обменивались короткими взглядами. До сих пор им приходилось заботиться об одном Альбине, а тот был крайне неприхотлив, охотно ел любую пищу, кроме тухлой, и равнодушно переносил лишения. А вот Летающая Тэкла, прекрасно приспособленная к своей теперешней среде обитания, могла оказаться крайне капризной в отношении любых возможных перемен. И добро бы – «капризной», а то просто возьмет и помрет от незнакомой пищи! А патрон, как на грех, успел к ней привязаться!

Теперь карлики мысленно кляли – каждый себя и все вместе друг друга – за то, что отговорили Линкеста брать с собой все эти тюки и корзины с едой, которые тот напаковал накануне. Досталось и Линкесту – мог бы и объяснить, из каких соображений в разгар лета берет в лес солонину и моченые яблоки! Вчера это показалось братьям чем-то смехотворным, а сегодня… «Вздуть бы этого плаксу!» – мстительно думали карлики.

Нынешним утром отделались хлебцами, однако теперь придется уделять охоте и поиску съедобных грибов вдвое больше времени, чем прежде. Из-за этого и задержались и в путь вышли, когда солнце уже жарило вовсю, выискивая в густой листве малейшие щелочки и просовывая в них тонкие, как иглы, лучи. Желтые пятна скакали по дороге впереди путников при малейшем дуновении ветра, и тогда же длинные, бледно-зеленые лишайники, свисающие с растопыренных ветвей, как ветхие простыни, принимались шевелиться, да так сильно, будто в них запутался незадачливый бельевой вор.

Лес по сторонам виа Фламиния Лупа делался постепенно более низким и густым; дорога пошла под уклон, пока еще слабо выраженный, – впереди, возможно, еще в сотнях полетов стрелы, текла большая река, и путники вступили в ее владения. Здесь начиналась широкая влажная долина. Все чаще встречались огромные папоротники; затем начался хвощовый лес. Толстые гладкие стволы, перехваченные кольцами – черными и блестящими, словно лаковые, – и яркие зеленые мягкие иглы, каждая длиною почти в два локтя, тихо покачивались в вышине и гибко клонились над головами.

Дневной привал сделали, когда солнце набрало полную силу и жарило во всю мощь. По пути карлики успели подстрелить несколько птиц, и пока Тэкла грызла мягкие горьковатые лесные орехи, быстро ощипывали их. Они хотели было привлечь к этой работе и Линкеста, но бедный мутант не то заснул, не то потерял сознание, едва только ему дозволено было опуститься на землю и склонить голову.

Покончив с орехами, Тэкла принялась бродить вокруг в поисках ягод – ей непременно хотелось сладкого. Альбин растянулся на траве. Солнце припекало его живот и ноги, а лицо скрывалось в узорной тени папоротника. Чуть в стороне потрескивал костер, и ветерок изредка доносил оттуда запах паленого – там на вертеле жарился жирный бычачий голубь.

Неожиданно Тэкла тонко, жалобно вскрикнула. Альбин приподнялся на локтях, щурясь. Больше не доносилось ни звука, и это его насторожило.

– Тэкла! – позвал Альбин.

В густой траве всхлипнул и застонал спящий Линкест.

– Тэкла! – повторил Альбин погромче.

Хлюпнул сломанный хвощ, и сверху на Линкеста мягко упала сорванная верхушка, а вслед за нею повалилась и Тэкла. Альбин вскочил, подхватывая ее на руки. Она с трудом обрела равновесие и объявила:

– Ничего страшного – я занозила ногу!

Альбин усадил ее (Линкест так и не пробудился) и осторожно отогнул подол широкого платья. Открылись ступни – узенькие, неправдоподобно розовые, как будто светящиеся изнутри. Альбин прикоснулся к ним, благоговея. Они оказались гладкими, как атлас или шелк, и мягкими, словно лишь слегка были набиты пухом.

– Где? – прошептал Альбин. Он боялся говорить в полный голос, потому что у него внезапно перехватило горло. – Где болит?

Маленькие, похожие на маслины пальцы левой ноги зашевелились.

– Здесь.

Альбин взял ножку Тэклы в ладони и склонился над нею. Между пальцами он увидел перепонки, совсем маленькие, куда меньше, чем на руках, а у основания большого пальца сидел наглый шип. Альбин подцепил его ногтями и легко вытащил, после чего поцеловал бедную ножку.

Тэкла подпрыгнула на месте.

– Щекотно! – возмутилась она, одергивая подол.

Антонин снова улегся, заложив руки за голову. Его охватило мечтательное блаженство, и он безвольно плыл по волнам этого чувства, пока не сообразил: Тэкла прибегла к его помощи вовсе не из желания показать свои ножки – строение ее пальцев не позволяло ей вытащить занозу. Во всяком случае, сильно затрудняло. Новая сладкая волна прокатилась по Альбину, и он сам не заметил, как задремал.

Путешествие продолжили спустя полторы склянки – по отсчету времени, принятому в деревне Тэклы, или через 3/4 клепсидры, как привык измерять время Антонин. В общем, нескоро. Успели съесть бычачьего голубя и набрать орехов. Линкест был совсем плох – почти не воздал должного стряпне братьев-карликов и безмолвно тосковал, сидя чуть в стороне от трапезничающих. Однако Тэклу это, похоже, не сильно тревожило. Перед тем, как снова выступить в путь, она подплыла к нему и сказала пару слов ему на ухо, после чего Линкест немного приободрился и зашагал веселее.

Долина постепенно становилась все более сырой. По обочинам теперь тянулись болота, заросшие гигантским хвощом и высокими зонтичными растениями, чьи белые и розовые цветки источали на жаре удушающий запах. Карлики принялись от него чихать наперебой, каждый на свой особый лад:

– Пти! Пти! Пти! Пти!

– Арр-чхх! Арр-чхх!

– А-а-а… чш-ш! А-а-а… чш-ш!

– Хр-р! Хр-р!

– Чха! Чха!

– Ап… ап… ап… хи! хи!

Болото выползало на дорогу, устилая ее лазутчиками-воюнками или выплескивая поверх твердого покрытия целые озерца посреди слякотной, поросшей мхом почвы. Сапоги Антонина браво хлюпали по воде.

Затем вдруг, незадолго до заката, лес расступился, и перед путниками оказался широкий луг, поросший незабудками. Они были разлиты по сочной зелени травы, как чернила по сукну на столе, синие и фиолетовые. Низкое солнце изливало на них густой багряный свет.

Альбин подхватил Тэклу за руку и вместе с нею выбежал на этот луг. Они промчались десяток шагов и вдруг замерли: дальше луг обрывался, и начиналась широкая блестящая преграда – река. Она лежала так, словно кто-то уронил ее здесь, пролетая в вышине. Там, куда не проникало заходящее солнце, вода была черна и отражала золотые небесные полосы; в других местах сверкала красноватая рябь. У противоположного берега лежали огромные лилии ослепительного белого цвета.

Альбин почувствовал, как напряглась Тэкла. Ее рука стала влажной и несколько раз вздрогнула.

– Что это? – спросила она.

– Река, – ответил Альбин и почувствовал себя глупо.

Тэкла вдруг засмеялась, высвободилась из его рук и взмыла в воздух. Она помчалась к реке вниз, раскинув руки в широких, развевающихся рукавах и болтая на лету ногами, так что подол ее платья взлетал и подпрыгивал. Оказавшись посреди реки, Тэкла понеслась вдоль по течению и скоро скрылась из глаз, но затем Альбин услыхал ее голос, распевающий без слов победную песнь.

Карлики добрались наконец до патрона. Столпившись за его спиной, они таращились на реку, хмыкали и терзали свои бороды.

– Удивительно, – обратился к ним Альбин, – какой величественной может быть река, если освободить ее от набережных!

– Лучше бы здесь был какой-нибудь мост, – проворчал один из братьев, старательно скрывая свое восхищение прекрасной картиной.

– Мы идем по старой римской дороге, – молвил Антонин. – Я уверен, что поблизости непременно имеется мост или, на худой конец, какая-нибудь другая переправа… А где Линкест?

– Рыдает в кустах, – буркнул другой карлик.

Альбин выразительно поднял бровь.

– От восторга, – пояснил третий. – Можно подумать, у нас забот других нет, как только обижать этого мутанта!

Альбин двинул лицом, как бы сомневаясь в искренности сказанного, и тут возвратилась Тэкла. Она стремительно промчалась по склону, рухнула на незабудки рядом с Альбином и закричала:

– Красота! Красота!

Карлики бросились собирать хворост для костра.

Поиск моста благоразумно отложили на утро. Альбину, против обыкновения, долго не спалось, хотя никта уже вполне взошла на престол мироздания и возложила на свое хмурое чело алмазный венец. Тэкла свесила во сне руку с ветки дерева, где устроилась на ночлег, и просторный рукав заслонял перед глазами Антонина одну шестую звездного неба.

Альбин был взволнован увиденным сегодня, и мириады непознаваемых чувств бродили в его груди, то слепляясь в ком, приятно теснящий дыхание, то рассыпаясь на остренькие колкие блестки.

Наконец Альбин сдался на милость бессонницы, поднялся и принялся тихо бродить по берегу. Вода реки была полна таинственных всплесков. В темноте леса на противоположном берегу то и дело оживала невидимая птица – испускала гулкий звук и шумно хлопала крыльями, видимо, не сходя с места.

Вдалеке над водой разливалось тихое сияние. Оно вкрадчиво выползало из-за купы папоротников, застывших букетом на самом берегу. Альбин пошел в ту сторону, с каждым шагом примечая все новые и новые оттенки темноты. Казалось, им не будет конца.

Но вот он поравнялся с папоротниками, и тотчас позабыл обо всем прочем. Альбин Антонин увидел мост. Тусклый свет исходил от древних опор, вытекал из них, словно пот из отверстых жарою пор. Мост построили римляне, как и предполагал Альбин, и потому он уцелел, но крупные камни, скрепленные раствором, подверглись видоизменениям. Разрушительная Сила не смогла расточить их; однако ее воздействие оказалось достаточным, чтобы исказить внутреннюю структуру этих камней, сместив составляющие их элементы. Светились и лишайники, почти сплошь покрывающие мост, так что издали казалось, будто над рекой растянута кружевная шаль. Альбин любовался этим зрелищем, пока у него не защипало глаза, а после вернулся в лагерь и наконец заснул.

Переправлялись быстро. Альбин не мог знать наверняка, какое воздействие окажет светящийся мост на его спутников-мутантов, и всерьез опасался за их здоровье. Тэкла попросту перелетела через реку в стороне от моста, а карлики, повинуясь приказу молодого хозяина, с дробным топотом промчались по замшелому настилу. Линкеста Альбин перетащил за руку – измученный долгим пешим переходом, унылый мутант еле переставлял ноги.

Дорога ожидала путников сразу за мостом, как давний испытанный друг. «Ave! – словно бы говорила она. – А вот и я, ребята!»

Они доверились ей и скоро опять погрузились в неохватные дебри Арденнского леса. Низина скоро закончилась, влажные заросли по обочинам сменились ореховой рощей. Решено было остановиться и как следует запастись орехами. Индикатор, называемый по старинке cornu unicorniis, рог единорога, показывал отсутствие в здешних плодах естественных или техногенных ядов; что до радиационного фона, то он держался на стабильной отметке, хотя и несколько выше, чем хотелось бы. Линкест не принимал участия в сборе орехов – обессиленно спал. Альбин запретил своим оруженосцам трогать его и тем паче бранить. Тэкла тоже не утруждала себя работой. Перелетая от дерева к дереву, она без устали грызла орехи, пока, отяжелев, не повалилась прямо на землю, усыпанную толстым слоем прошлогодней листвы. И долго потом она лежала, бездумно копаясь в листьях, и улыбалась почерневшими от орехов губами, а Альбин смотрел на эти губы – и одним только Ангелам ведомо, о чем он думал, потому что сам Антонин сказать бы этого не смог.

За рекой местность немного изменилсь – лес сделался как будто более прозрачным и проницаемым для света, хотя по-прежнему оставался бескрайним. Два или три раза оруженосцам мерещились между стволами угрожающие фигуры, но это всякий раз оказывались грибы – бледные, на длинной тонкой ноге синюшного цвета, ядовитые даже на глаз.

Тэкла шла рядом с Альбином и напевала себе под нос:

– А-а-а…

Линкест все чаще засыпал на ходу и падал. Если карлики не успевали подхватывать его, он оставался лежать на дороге, и за ним приходилось возвращаться. Альбин высказывал Тэкле свои опасения насчет этого мутанта, но она и бровью не вела.

– Ему необходимо спать по двадцать склянок в день, – объяснила она. – Он слишком обостренно воспринимает окружающее, и это обессиливает его. Линкест ведь создает не просто какие-то там безделки, а настоящие шедевры – что, по-твоему, это ничего ему не стоит? Сейчас же его впечатления настолько сильны, что ему и двадцати склянок мало.

– Ты меня успокоила, доминилла, – искренне сказал Альбин и распорядился сделать носилки.

Теперь они продвигались быстрее и в два дня покрыли довольно большое расстояние. К рассвету третьего путники увидели впереди, с мечевой стороны дороги, странные косматые стволы. Все пространство между деревьями непрестанно шевелилось и двигалось, как живое; но что именно служило источником этого движения, никак не удавалось понять. Наконец один из братьев отделился от отряда и, чуть пригибаясь, побежал туда, а остальные приготовили арбалеты. Альбин встал так, чтобы при малейшей опасности закрыть собою Тэклу; что до Линкеста, то он продолжал спать, во сне гримасничая и беспокойно двигая руками.

Затем карлики, как один, сорвались с места и быстро засеменили вслед за братом. Последний из них повернул голову и крикнул Альбину:

– Там улитки! Много!

Тэкла чуть подпрыгнула на месте, взлетела и устремилась туда же. Альбин, уже в который раз, почувствовал себя очень глупо. Поэтому он попросту уселся на дорогу рядом с носилками Линкеста и вперился в пустоту.

Спустя недолгое время он ощутил на себе пристальный, почти гипнотизирующий взгляд, и в тревоге обернулся. Линкест – редкий случай! – пробудился и теперь барахтался, запутавшись в плащах, ремнях и жердинах, к которым его привязали. Широко распахнутые глаза умоляли о помощи.

Альбин встал и остановился прямо над носилками, рассматривая страдающего мутанта. Под этим взором Линкест оцепенел, и лишь хрящеватый нос словно хоботок сам собою шевелился на его лице. Альбин присел на корточки, расстегнул пряжку пояса, которым карлики обычно пристегивали спящего к носилкам. Взбрыкнув в воздухе непомерно длинными руками и ногами, Линкест наконец обрел сидячее положение.

– Тебе, вижу, получше? – осведомился Альбин.

Линкест тяжело задышал. Альбин прислушался к его дыханию, однако тотчас убедился, что Тэкла была права: никаких хрипов или всхлипов в этом дыхании не наблюдалось.

– Вот и хорошо, – сказал Альбин. – Пойду, пожалуй, взгляну, что там происходит.

То, что издали мнилось косматыми стволами, оказалось старым виноградником. В древности здесь росли какие-то плодовые деревья, давно одичавшие и утратившие плодовитость. Римляне, по обыкновению, пустили сюда виноград, чтобы снимать с одного сада два различных урожая. Однако впоследствии в течение жизни этого сада вмешалась Сила. И хотя Альбин, конечно, знал – как знал это любой горожанин, получивший хотя бы среднее образование, – что Сила обладает техногенной природой и никак не может быть персонифицирована (суеверия – для невежественных мутантов), ему, тем не менее, часто представлялся некий злой и любопытный гений, который здесь плюнул, там топнул и ну наблюдать за последствиями. Вот и здесь – деревья захирели, а виноград разросся. Почему? Кто ответит? Кто изыщет логику в действиях Силы?

Мертвые стволы и ветви были сплошь, во много рядов, увиты жирными лозами. Крупные виноградные листья, как отрубленные лягушачьи лапы, топорщились во все стороны. Кое-где под ними висели крохотные гроздочки зеленых ягод – не ядовитых, но очень кислых и вяжущих рот. «Кожа да кости», – как выразился один из братьев.

Ягоды – да; но листья – совсем другое дело: сочное волокнистое листвяное мясо представляло собою изысканное лакомство, особенно в кисло-сладком маринаде с лепестками чесноцвета и корешком дикорастущего тмириандра.

Однако нашлись на эти лакомые листья и другие охотники; и охотники сии не без оснований полагали, что имеют здесь куда более прав, нежели какие-то пришлецы – да сгинут они в гумусе за свое нахальство!

То были улитки.

«Экая малость!» – скажет какой-нибудь городской житель, видавший улиток только в консервной банке фирмы «Этрускделикатес».

Малость? При виде здешних улиток это последнее слово, которое придет на язык. Они были размером с хорошего лошака, со спиралевидной раковиной на спине. Похожая на башенку, она лениво раскачивалась при передвижениях раскормленного тела, мускулистого, добротно смазанного слизью, с крепкими и чуткими рожками, которые то вытягивались, то прятались – последнее более от избытка жизненных сил, ибо никакой опасности для себя улитки не замечали.

Оруженосцы разглядывали их и стремительно обменивались мыслями. Идея набить улиток и заготовить мясо впрок, завернув куски в виноградные листья, показалась чрезвычайно привлекательной. С другой стороны, карлики не вполне представляли себе, как отнесутся другие улитки к гибели своих собратьев. Ума у них, конечно, нет и быть не может; но кто поручится, что эти моллюски не ощущают себя частями единого организма? Такое иногда встречается. Взять, к примеру, самих близнецов. Если одному из них случается повредить руку или ногу, то остальные тотчас чувствуют это на себе. «Как жжение, а иногда колет», – объясняли они Альбину, которого однажды заинтересовало это явление. Что уж говорить о хворях! Свирепый грипп-сабинянка, например, скосил всех шестерых сразу, хотя в то время они находились совершенно в разных местах: двое в Болонье, один ездил с поручением на виллу, а трое сопровождали домину с юным Антонином в поездке на воды в Антиохию.

Тем временем одна из улиток отползла чуть в сторону от прочих и, протянув далеко вперед усики, ставшие от этого тонкими, принялась исследовать особо мясистый лист. Соблазнительно близко находилось ее тело, чуть подрагивающее от непрерывного сокращения и расслабления мышцы, и карликам были хорошо видны каждое бледно-зеленое пятнышко, каждый пупырышек на полупрозрачной сероватой коже.

«Пора!» – подумал один из братьев и поднял арбалет.

Шесть стрел вонзились в улитку одновременно. Она мгновенно съежилась и попыталась втянуться в раковину, но стрелы, торчащие из тела, этому помешали. Улитка вдруг застыла на месте. Раковина свесилась с ее спины набок, усики как будто выпали из головы и обвисли.

Остальные улитки остановились и повернулись в сторону погибшей. Теперь братья и Альбин увидели, как много их здесь: весь склон, сколько мог охватить взор, ожил; он был покрыт шевелящимися телами, над которыми двигались настороженные щупальца.

Прилетела Тэкла. Стоило ей задеть подолом одно щупальце, как целый лес усиков взметнулся в воздух.

– Их там тьмы! – уже издали кричала Тэкла, размахивая руками. – Весь склон, по обе стороны, и дальше! Полный виноградник!

Она увидела мертвую улитку и стремительно схватила Альбина за руку.

– Беги!

Улитки медленно, сплошной массой, накатывали со склона. Несколько их сорвалось и шлепнулось прямо на дорогу перед Линкестом. Тотчас двое братьев пустили по стреле в ближайшую, а затем, выхватив из ножен коротенькие мечи, большими прыжками подскочили к улитке и снесли ей голову.

Улиток тем временем все прибывало, и все шестеро оруженосцев уже бились с ними плечом к плечу. Улитки брызгали на них слизью, напирали, пытались сбить карликов с ног и задавить их тяжелыми телами, чтобы потом полакомиться подтухшим мясом.

Тэкла витала над головой Альбина и повторяла:

– Беги, беги!..

Альбин понимал, что она права. Патриций – слишком большая драгоценность, чтобы подвергать его жизнь такой опасности. Тем более, имеются мутанты, готовые пожертвовать собой ради него. Однако не следовало также забывать о том, что, согласно аристотелевой этике, бесчестные поступки ухудшают породу. Поэтому Альбин с двумя патрицианскими мечами вошел в круг и вместе со своими оруженосцами взялся за тяжелую работу – обрубать щупальца и головы улиток. А в центре круга обороняющихся сидел на земле Линкест, обхватив голову руками и уткнувшись лицом в колени.

Моллюски уже обступили их со всех сторон. Сколько бы их ни погибло, в конце концов кольцо сожмется, и море студенистых тел и жестких кругляшков-раковин поглотит людей.

И вдруг напор стал слабеть. Это случилось так неожиданно, что поначалу никто из обороняющихся даже не понял, что происходит. Улитки сперва замерли, а затем медленно двинулись назад. Масса словно бы втягивалась обратно на склон, ее выплеснувший. Антонин почувствовал это первым и опустил мечи, а следом за ним остановились и его оруженосцы.

Тэкла поднялась над их головами повыше и зависла в воздухе с распростертыми руками. Впереди, насколько она могла видеть, творилось нечто странное. Улитки расступались, теснясь, гулко стукаясь раковинами, наползая друг на друга. Открылся довольно широкий пустой проход. Все кругом замерло.

Карлики переглядывались недоумевающе. Альбин обтирал платком горящее лицо – он весь был выпачкан слизью.

– Что там? – спросил Альбин у Тэклы. Он сложил платок и сунул его в карман, под сагум.

– Пока не вижу…

Тэкла прищурилась, чуть приподняла плечи и беспокойно втянула в рукава ладони-рукавички. Спустя минуту и Альбин разглядел впереди плавно стекающего со склона моллюска. Эта новая, удивительная улитка была немного меньше прочих и выглядела более крепкой, не такой рыхлой и студенистой. Длинные рожки, протянутые параллельно земле, были украшены крошечными колокольчиками и бантами, раковина разрисована красными и желтыми спиралями. К усикам крепились тонкие блестящие цепочки. Сзади по земле катилась легкая бига, а в ней находился некто, ярко сверкавший на свету. Вот он повелительно поднял руку, вспыхнула винно-красная пылающая искра – быть может, камень на перстне – и улитки спокойно расползлись по всему холму, вернувшись к прежнему своему занятию.

Бига неспешно приближалась к путникам. Теперь Альбин уже ясно видел между улиточьими рогами маленькую фигурку женщины. Рост ее составлял примерно 3/7 от роста Альбина. Существа причудливее ему встречать еще не доводилось. Ее личико было похоже на мордочку белки – с маленьким скошенным подбородочком, диковатыми бусеничными глазками и вытянутыми трубочкой губками. В длинные, белые, свалявшиеся, как мох, волосы были вплетены рожки жука-рогача, вызолоченные и усыпанные крошечными рубинчиками. Длинная одежда, вымазанная золотой краской, стояла колом.

Существо остановило упряжную улитку в нескольких шагах от горы битого мяса и, приподнявшись на цыпочках, заглянуло через баррикаду тел. Затем оно несколько раз пронзительно, свиристяще крикнуло – или свистнуло, понять было невозможно. Антонин отстранил от себя своих спутников и выступил вперед.

– Мир тебе, прекрасная, – проговорил он. Лоб и щеки противно пощипывало, глаза – он чувствовал – начали заплывать. И пальцы правой руки плохо сгибались – их поразил злокозненный отек.

Женщина с лицом белки резко дернула головой, прислушиваясь к голосу Альбина. Между тем карлики с проклятиями выбирались из завала один за другим. Их физиономии, густо заросшие бородами, пострадали куда меньше, чем белокожее лицо Альбина, но все равно вид они имели весьма потрепанный: в комках слизи, тяжело переводящие дух.

От сияния, которое распространяла незнакомка, нестерпимо болели глаза, и по щекам близнецов тотчас потекли обильные слезы. Позолота и рубины отражались в крупных каплях, так что чудилось, будто карлики плачут золотом и драгоценными камнями.

Женщинка в биге чирикнула высоким, металлическим голосом. Антонин разобрал «Аракакора» и предположил, что незнакомка назвала свое имя. Он произнес длинное приветствие, включив в него свое патрицианское звание и родовое имя, – чтобы у домины Аракакоры достало времени распознать язык. Пока Альбин говорил, она внимательно разглядывала его, быстро двигая глазками. Затем выговорила отрывисто, звонко, словно щелкала орешки:

– Альбин? Антонин?

Альбин четко наклонил и тотчас поднял голову. Запряженная в бигу улитка тем временем потянулась к сочному листу. Повозка дернулась и чуть проехала вперед. Домина Аракакора покачнулась и, чтобы не потерять равновесие, ухватилась крошечными, сплошь в перстнях, ручками за край биги. На мгновение она утратила кесарскую величавость, и тут с небес – не шумя даже, а гремя накрахмаленным полотном – снизошла наконец Тэкла. Платье развевалось и как бы запаздывало, догоняя летающую свою хозяйку. Плавно опустившись прямо перед бигой, она чуть качнула высоким головным убором.

– Тэкла Аврелия Долабелла благодарит за избавление ее спутников, – молвила она милостиво и очень свысока.

Таким вот нехитрым образом Антонин и его оруженосцы превратились в скромную свиту Тэклы Аврелии. Альбина это позабавило, а карлики свирепо засопели носами.

Аракакора еще раз оглядела всех, а после произнесла краткую речь, старательно проговаривая латинские слова, – они казались слишком крупными для ее крошечного ротика и выходили оттуда с немалым усилием.

– Дикие улитки. Нет домашние. Триба Аракакора. – И она несколько раз показала направление.

Один из братьев, потоптавшись на месте, сверкнул глазами, набрался смелости и заговорил:

– Как бы узнать… можно ли дичи набрать? Зря, что ли, эдакую пропасть мяса накрошили…

Женщина несколько раз дернула личиком, бусинки-глаза, непостижимые, будто искусственные, вдруг заглянули – как показалось карлику – в самую глубину его души и быстренько все там ощупали, прикасаясь невесомо и вместе с тем болезненно.

– Мясо? – сказала она. – Взять мясо!

– Ясненько, – проговорил карлик.

Братья свалили на линкестовы носилки столько, сколько поместилось. Аракакора наблюдала за ними, изломав брови. Точнее, искривив то место на лбу, где у слабомутированных людей обычно имеются брови. Аракакора рисовала их на голой коже синей краской.

Несколько раз она украдкой поглядывала в сторону Тэклы и при этом на полузвериной мордочке маленькой возницы появлялось выражение удивленного любопытства. А Тэкла как будто сделалась фарфоровой: розовый румянец, полукружье бровей и немигающие синие глаза.

Наконец все было готово, и бига медленно покатила вперед. Братья шагали следом с горой улиточьего мяса на носилках. Альбин замыкал шествие; Тэкла парила над его головой и была совершенно совершенно недоступна.

Вдруг один из карликов остановился и вскрикнул:

– Линкеста позабыли!

С этими словами он метнулся в сторону и побежал обратно к тому месту, где произошла бойня. Линкест точно был там, погребенный под студенистыми телами. Он судорожно сжимал руками колени, все мышцы его тела были напряжены, глаза натужно выпучены. Губы – и те затвердели. Линкест был совершенно каменный.

– Ох ты, пресветлые Ангелы! – проговорил карлик сквозь зубы. – Что же с тобой делать, дурацкий мутант?

Он схватил с земли палку и огрел Линкеста по голове. Решение оказалось верным. Молодой человек обмяк, разжал пальцы, закатил глаза под веки и повалился набок, словно и сам превратился теперь в кусок улиточьего мяса – безвольный и очень-очень тяжелый.

С уханьем оруженосец Альбина подхватил его под мышки и поволок. Длинные ноги Линкеста тянулись по земле, норовя на каждом шагу вступить в длительные отношения с каждой мало-мальски выдающейся кочкой, с каждым оригинальным корнем или плетью вьюнка. К счастью, шествие, возглавляемое улиткой, двигалось очень неспешно.

Латифундия, где обитала триба Аракакоры, открылась спустя 2/5 клепсидры по болонскому счету времени. Теперь Антонин по достоинству мог оценить слово «странные», которое могонциакский почтарь относил к здешним мутантам. В глубине темной чащи на черной влажной почве в незапамятные времена выросла колония грибов. Они одеревенели не менее двух столетий назад, и каждый был высотою приблизительно в три антониновых роста. Широкие шляпки были выкрашены в красный, синий, желтый цвета; паутины и листья, столетия назад упавшие на эти шляпки, обработали специальным укрепляющим раствором, раскрасили, позолотили и посеребрили, превратив таким образом в украшения. В древесине ножки были прорублены окна, а внизу имелась низкая дверь.

Появление незнакомцев взбудоражило всю трибу. Десятки сотрибутов Аракакоры вышли встретить кортеж; множество их выглядывало в оконца или свешивалось со шляпок, и все они шумно стрекотали и цвиркали. Некоторые, явно озорничая, выкликали те латинские слова, которым, несомненно, обучил их почтарь. Тэкла возмущенно покраснела, а оруженосцы затряслись от потаенного смеха. Все, кроме того, что тащил Линкеста, – этот побагровел и непрестанно поминал то Ангелов, то три– и тетраклятого беса Долихена, благо Антонин не слышал и не мог надавать по губам за богохульство.

Жилище Аракакоры было под стать самой домине – роскошное. Самый большой гриб, вызолоченный и везде, где только можно, украшенный. Над дверью, например, были приклеены два огромных скрещенных стрекозиных крыла – на счастье; чуть выше можно было видеть засушенные лепестки и листья папоротника. Сквозь них просвечивала позолота. Окошек оказалось не одно, а целых два – толщина ножки это позволяла; оба неправильной формы.

К Аракакоре, вереща, бросились несколько мутантов. Не добежав, они остановились, будто споткнулись, и принялись с размаху кланяться, переламываясь для этого в поясе, да так, что глядеть – и то было страшно. Аракакора сошла с биги, и слуги обступили улитку. Они быстро посрывали с нее украшения, облили водой из берестяных плетеных ведер, чтобы смыть с моллюска краску и увели пастись, непрестанно при этом перецвиркиваясь.

Линкеста уложили прямо на земле, под грибом. Он умученно спал. Заметно было, как под веками двигаются его глаза.

Прочих путешественников Аракакора пригласила к себе. Тэкла отказалась и царственно поднялась на шляпку, где расположилась с наибольшим удобством. Одна из прислужниц Аракакоры вскоре выбралась туда же через маленькую дверку и стала испуганно мяться чуть в стороне от гостьи. Тэкла выждала немного, а затем велела подать горячего питья и перекусить. И началось! Одна за другой на крыше показывались служанки с забавными вытянутыми мордочками и похожими на мох волосами, которые они красили в разные цвета и заплетали в косы.

Одна принесла берестяное умываньице, другая – мягкие белые комья мха: один – десничник, другой – шуйник, третий – на случай, если у гостьи окажется еще какая-нибудь дополнительная конечность (здесь у многих имелась неразвитая третья рука, называемая трийца).

Затем настал черед горшочка с горячей лягушачьей похлебкой, горшочка с тушеным камышом, горшочка с медовым квасом и нескольких сладких травяных хлебцев.

Немного приглушенный, сюда все же доносился шум из внутренних помещений, и Тэкла прилагала немалые усилия к тому, чтобы не прислушиваться и не пытаться хотя бы в общих чертах уловить, о чем же там говорят, – этого не допускала ее гордость. Раз или два она слышала молодецкие выкрики карликов – по правде сказать, братья так орали, что пропустить их вопли мимо ушей было невозможно. А голос Альбина звучал, как всегда, спокойно и доброжелательно.

Знай Тэкла, какие неудобства испытывает рослый патриций, оказавшись внутри тесного помещения, она бы, пожалуй, подивилась его самообладанию. Ему пришлось сидеть, наклонив голову и втянув ее в плечи, – и не на тахте, а на полу. И все равно макушкой он ощущал прикосновение потолка.

Зато братья чувствовали себя в гостях вполне вольготно. Они расселись хоть и тесно, наподобие горошин в стручке, зато прямо – и даже могли при этом болтать ногами.

Их угощали печеными корнеплодами, о названии которых Альбин не решился спрашивать, и улиточьим мясом, приготовленном в особом маринаде.

Беседа клеилась не без труда. Свиристящий акцент домины Аракакоры делал ее латынь неудобопонимаемой, а болонский выговор гостей с их манерой растягивать не только гласные, но и сонорные, был, в свою очередь, труден для госпожи. Тем не менее кое-что прояснить все же удалось.

Во-первых, путешественникам давалось прелюбезное разрешение задержаться здесь на пару дней, чтобы заготовить мясо. Более того, этим займутся служанки домины Аракакоры, которые, несомненно, лучше владеют рецептурой.

Во-вторых, всех гостей приглашали на большой праздник в память Горация Коклеса, которого здесь почитали как святого покровителя всех улиток, заботящегося об их умножении и процветании. Кульминацией празднества обычно бывала грандиозная коклеомахия, Cocleomahia Magna; вот в ней-то и предлагалось принять участие воинственным карликам. Если, разумеется, Антонин даст на то соизволение.

Братья мгновенно оценили великодушие хозяйки. Им оказывали большую честь, и отказаться было бы неучтиво. Да не больно-то им и хотелось оказываться. Антонин не хуже братьев осознавал деликатность ситуации, поэтому домине Аракакоре немедленно было дано согласие близнецов и соизволение их патрона. Со своей стороны, домина вызвалась представить будущих бойцов Великому Коклеомахеру.

Антонин не без облегчения покинул палаты Аракакоры и стал одиноким лагерем отдельно, в стороне от жилых грибов. При нем постоянно находилась застенчивая девочка-прислужница, чуть кособокая из-за трийцы, которую она держала согнутой под мышкой левой руки. Девочка совершенно не понимала латыни и только тихонечко, виновато чирикала в ответ на все попытки заговорить с нею. По нескольку раз на дню она куда-то убегала и вскорости возвращалась с большим горшком каких-нибудь местных яств.

Кроме забот о пропитании такого большого гостя, были и другие. Лицо Альбина из-за отека постепенно превращалось в подушку, пальцы переставали слушаться. Сочувственно пострекотывая, девчушка обкладывала Антонина жеваными листьями. Он вскоре обнаружил, что от этих примочек ему действительно становится лучше, и с полным доверием подставлял распухшие щеки и нос. В конце концов, очень довольный, он подарил девочке красивую пряжку с камушком.

Братья-карлики тем временем спешно проходили учения под руководством младших коклеомахеров. Те показывали, как управлять верховым моллюском, демонстрировали устройство седла и пики-рогача, отрабатывали удары, предназначенные для того, чтобы разозлить улитку, но не причинять ей большого вреда. Все это было увлекательно и совершенно ново, и близнецы с огромным удовольствием погрузились в сложную науку коклеомахии. Только и слышалось:

– Выпад! Назад!

– Цывирк! Тыц-тыц!

– Руку, руку держи! Не дергай!

– Ац! Гац! Ц-ц-ц!

– Ах ты, размажь тебя по слизи…

Для предстоящего боя оградили нарочитое ристалище, везде развесили венки, цветы, крылья мертвых бабочек и все это раскрасили всевозможными красками. Для глаза, привычного к традиционным формам, вид этого ристалища представляся весьма диковинным, ибо геометрически это была крайне невнятная фигура: местами неправильный многоугольник, а местами очень кривая окружность. Для улиток – самое то.

Возле ограждения выставили бочонки с хмельным медом с кусочками воска и повесили плетеные ковши, чтобы всякий мог пить, если взбредет такая охота. Для сугубых любителей был припасен жучиный самогон. Закусок, по обычаю, не полагалось.

Альбин Антонин и Тэкла заняли места в первом ряду на жестком камышовом коврике. Кругом так и кишели другие зрители, маленькие и юркие. Стрекотание не умолкало ни на миг; с каждой новой каплей клепсидры оно делалось все громче и громче. В глазах рябило от ярких, пестрых одежд и волос, от бус из засушенных и разрисованных ягод, ореховой скорлупы и жучиных крыльев, от браслетов и поясов из позолоченного паутинного плетения, от белых и серебряных колокольчиков.

Но вот показался Великий Коклеомахер – в длинных бахромчатых одеяниях. Все три его руки были крепки и отменно развиты. Он поднял длинную трубу и трижды гнусаво и мощно протрубил в нее. И тотчас по узкому проходу на ристалище двинулись улитки. Они медленно влачили свои исполненные достоинств тела по выстланной листьями почве. Их рожки венчались специальными заостренными колпачками наподобие копейных наконечников – pilum.

Навстречу им на верховых улитках выехали шестеро бойцов. Высокие седла, укрепленные перед раковиной, украшались кистями. Сбоку имелось специальное гнездо, куда вставлялась длинная пика. С древка по всей его длине также свисали разноцветные кисти. При малейшем движении пики они начинали раскачиваться, переливаясь на солнце.

Местные умельцы разодели и приукрасили карликов, как могли, и теперь оруженосцы Альбина щеголяли в особых кирасах из виноградного листа, прошитого толстой золотой нитью. Эти кирасы изготавливались для каждой коклеомахии заново и кроме декоративной задачи выполняли еще и сакральную: они символизировали вечное обновление природы.

Скорость, с которой сближались противники, изматывала зрителей, держа их в долгом напряжении. Наконец обе вереницы улиток вползли на территорию ристалища и оказались лицом к лицу.

Направляя верховых моллюсков покалыванием особых кинжальчиков, карлики заставили их развернуться. Острия пик коснулись улиток-противниц. Те насторожились и с трудом зашевелили тяжелыми от наконечников усиками. Медленно обходя их сбоку, карлики повторили прием, все более раздражая моллюсков. Те наконец что-то поняли и заскользили навстречу надоедам.

Первое соприкосновение улиточьего pilum'а с пикой вызвало восторженные вопли зрителей, которые затем уже не умолкали. Тэкла от всей души веселилась, наблюдая это замедленное сражение. Шея у нее была коротковата и выглядела немного распухшей, но, как думалось Альбину, это ей даже шло: когда Тэкла смеялась, ее белое пухлое горло слегка вибрировало, как у голубки.

Карлики то понуждали своих улиток пятиться, и тогда наступали улитки-противницы, грозя рожками и выплевывая слизь, то сами переходили в неторопливую атаку и наклоняли длинные страшные пики.

Постепенно темп сражения ускорялся. То один, то другой моллюск пытался поддеть соперника острием под брюхо. Круглые раковины перемещались по всему ристалищу. Для тех, кто смотрел на бой издали, они были выкрашены в разные цвета, так что зрители без труда разбирались, кто сейчас наступает, а кто отходит.

Коклеомахия продолжалась чуть менее клепсидры, а затем вновь запела длинная труба, и карлики один за другим ловко попрыгали с седел вниз, держа свои пики в отставленной руке.

Тотчас через ограждение ристалища перескочили двенадцать нарядно одетых мутантов. Из-за прикрепленных к спинам пустых раковин они казались горбатыми. Их длинные волосы свободно развевались по плечам. Острыми длинными палками они выгнали улиток-противниц, а верховых принялись быстро расседлывать и мыть.

Карликов же окружили прехорошенькие девочки-мутанточки, которые смеялись, по-белочьи цокая, растрепывали волосы бойцов, возились пальчиками в их бородах, разрывали на них кирасы. Каждая, ухватив свой кусочек, уносила его с собою, а ее место тотчас занимала другая. Как понял Альбин, здесь верили, будто такой обрывок листа – наилучший талисман для плодовитости.

Наконец оруженосцы не без труда высвободились из цепких крошечных объятий и приблизились к своему патрону.

– Превосходно! – сказал Альбин. – Изумительное зрелище!

– Очень мужественное и вдохновляющее, – добавила Тэкла.

Карлики, ухая и фыркая, пошли умываться и менять одежду. Давно они так не веселились.

Кругом уже мелькали ковши с хмельным медом. Заграждение мгновенно исчезло, и радостная, пьяная толпа мутантов заполонила поляну. Молодые женщины самозабвенно отплясывали под визг каких-то деревянных духовых инструментов – таких маленьких, что они полностью скрывались в ладонях музыкантов. Плясуньи брали всеми руками свои косы и трясли ими. Так надвигались они на неженатых мужчин, а те, приняв вызов, вскакивали и шли им навстречу, также размахивая волосами. Если косы двух танцующих соприкасались, все прочие останавливались, хлопали в ладоши и испускали дружный вопль.

Тэкле танец понравился. Она чуть поднялась над землей и медленно поплыла среди веселящейся толпы, никого не задевая. Длинная коса Тэклы шевелилась в ее руках, как живая. Одного прохода достало для того, чтобы Тэкла оказалась в центре круга. Мутанты обступили летающую девушку и, хохоча, начали охоту за ее косой. Тэкла ловко уворачивалась, то отдергивая косу, то взлетая, то быстрыми мелкими шажками перебегая в сторону. Альбин один остался сидеть на циновке. Впервые в жизни он пожалел о патрицианском обычае коротко стричь волосы. А Тэкла, высоко взметнув над головой руки с извивающейся косой, раскачивалась – щит-меч, щит-меч; кружилась, да так, что коса обвивала ее запястья, взлетала и опускалась на носки. Вокруг безумствовало веселое живое море. Все тянулись к ней, свиристели, отрывисто цвиркали, верещали и цокали.

Альбин не выдержал – приблизился, раздвигая низкорослых танцоров, и обошел Тэклу кругом. Она метнула на него загадочный взор и вдруг одним молниеносным движением выдернула из косы ленту, и лавина густых, пахнущих гречихой волос обрушилась на голову Альбина и затопила его.

От поселения трибы Аракакоры можно было удобно выйти на виа Опимия Августа и добраться по ней до Августы Винделиков. Оттуда – рукой подать до Могонциака. Домина Аракакора уверяла, что виа Фламиния Лупа в этих краях совершенно испорчена и никуда не годится: ушла в болото и заросла так, что даже Мефитида Августодунская – здешняя богиня-покровительница смрадных испарений – ахнуть не успеет, как собьется с пути и сгинет в трясине.

Виа Опимия – другое дело. Ее недавно чинили.

Альбин Антонин развернул свою карту. На ней все было отмечено ровнехонько наоборот: виа Фламиния – уверенной жирной линией, а виа Опимия – пунктиром. Впрочем, с подобными казусами Альбину доводилось встречаться и раньше, поэтому он просто свернул карту и стал слушать объяснения Аракакоры. В этом ему помогали карлики, которые после коклеомахии стали гораздо лучше понимать местный язык.

Берестяные короба уже наполнялись пачками вяленого мяса, пересыпанного крупными специями – черными горошинками, красными стручками, зелеными плодами с белыми косточками, видными на срезе. Линкест, оглушенный новыми впечатлениями, просыпался на клепсидру в день и бродил, глядя на происходящее страдающими глазами, которые так и норовили закатиться под веки. Но чаще он просто спал где-нибудь под кустом.

Спящим и покинул трибу Аракакоры и так никогда не узнал, сколько усилий стоило оруженосцам продраться вместе с носилками сквозь неприветливую чащу.

– Какого Долихена нужен такой раб? – ворчал один. – От рабов должна быть польза! Он ей даже не родственник!

– Он гениальный, – сказал второй брат-носильщик. – От гениев никогда сразу пользы не бывает.

– Объяснил! – фыркнул первый. – Вон, кстати, удобная круча…

– Патрон будет против, – остановил их третий брат.

Намерения патрона всегда были безупречны и не обсуждались.

А Альбин шел себе по лесу и думал о том, какой окажется городская вилла Пия Антонина в Лютеции, которую он унаследовал. Будет ли там фонтан во дворе, как в его болонском доме? Есть ли место для занятия фехтованием или тир? Можно ли в том климате выращивать гиацинты, найдется ли хороший садовник? Богатая ли у дяди Пия библиотека или же придется выписывать книги из Лондиния и Киева и по полгода ждать возвращения нарочных?

Эти-то мысли яснее всего прочего дали понять Антонину, что он устал от долгого путешествия. А ведь проделано менее половины всего пути. Плохо, очень плохо.

В Лютеции, скорее всего, для него уже подыскали супругу. Патриции заключают браки только между собой. Священные браки – confarreatio, закрепленные церковным обрядом. Этот обычай, хоть и уязвлявший порой молодые сердца, соблюдался неукоснительно. В Ромарике и Германарике сохранилось лишь несколько чистых патрицианских родов: Антонины, Северины, Сервилианы, Цецилии Метеллы, Теодориды, Хильпериды и еще несколько. Были свои патриции и в Гардарике, например, Ольговичи, но из-за языкового барьера и несходства обычаев они редко рассматривались в качестве возможных брачных партнеров для совершеннокровных собратьев Ромарики.

Отказ патриция вступить в священный брак не приветствовался, однако был возможен – сердце ведь не камень. Правда, в таком случае холостому патрицию приходилось давать письменное обязательство сотрудничать с международными генетическими фондами. Гордые Антонины исстари чурались евгенических программ, хотя такое сотрудничество неплохо оплачивалось. Сервилианов это, например, дважды спасало от полного разорения.

Виа Опимия как будто сама собою выросла под ногами. Только что были мох, бурелом, разные кочки – и вот уже под ними прощупывается кладка, а затем трава и вовсе расступается и на поверхность выходят каменные плиты, очень ровные, словно вчера проложенные.

– Какая-то эта дорога странная, – сказала Тэкла, с недоверием притрагиваясь к ней ногой. – Как будто злая.

Она не стала никак пояснять это свое замечание, однако внутренне Антонин странным образом согласился с нею: что-то в новой дороге было не так.

– Дорога как дорога, – возразил Альбин, стараясь говорить спокойно. – Будем идти до темноты.

Никто не стал с ним спорить, однако карлики уловили в голосе патрона нотки усталости и потому весьма быстро подыскали подходящее местечко для ночлега. Споро разложили одеяла, разожгли костерок – и вот уже уютнейше поплевывает в огонь котелок с кипятком, а острый запах смятой травы полностью заглушен сытным ароматом копченого мяса и зеленых травяных хлебцев с пряностями.

Разбудили Линкеста, чтобы тот присоединился к трапезе. Он довольно долго моргал в ошеломленном безмолвии, но потом вполне пришел в себя и обильно покушал. Остальные тоже с милой душой отдавали должное стряпне сотрибутов Аракакоры, ели да похваливали.

Тем временем становилось темно, и сразу поисчезали кусты и стволы, как бы залитые чернильной кляксой. А у костра этого поначалу и не заметили. Разговор блуждал себе беспечно, не гоняясь особо за смыслом и связностью. Тэкла щурила глаза, сжав веки в ниточку, – знала, конечно, что Альбин на нее поглядывает. Линкест не то грезил, не то впал в забытье – шевелил пальцами и смотрел на них сосредоточенно. И было у костра как под оранжевым абажуром – весь мир притаился где-то там, а здесь таинственным образом царили безопасность и тишина.

Но стоило смолкнуть на миг разговору, как ночь и лес тотчас подступали к путникам, прорезали их слух долгими отдаленными криками, вползали в самую душу неприятными шорохами.

Карлики поспешно возобновляли болтовню, и ночь отходила, затаивалась поблизости, а путники вновь погружались в хрупкий уют бездомья. Они разговаривали почти всю ночь, и Альбин сам не заметил, как заснул на полуслове. Тэкла устроилась рядом с ним. Проснувшись, он увидел, что она спит себе, уложив щеку ему на ладонь. Щека была гладкая, круглая, как чашечка, – ничего более подходящего для того, чтобы лежать на альбиновой ладони, казалось, в целом-то мире не сыщется. Маленькое, совершенно круглое ушко Тэклы во сне забавно двигалось.

Альбин осторожно подменил свою ладонь шелковым носовым платком и высвободился. Лес поутру посерел, утратил всякую таинственность. Только запахи оставались тут чересчур резкими, но такое им уже встречалось.

Двое братьев спали богатырским сном – это те, кто сторожил остаток ночи. Двоих не было видно – ушли осматривать окрестность. У костра Альбин обнаружил, таким образом, только третью часть от общего числа своих оруженосцев, из коих один жарил, надев на прутик, какой-то сморщенный черный гриб, а другой беседовал с незнакомцем. При виде патрона карлик тотчас замолчал и напустил на себя угрюмость, а незнакомец поднялся, глядя прямо в лицо Альбину, нахально и вместе с тем приветливо.

При виде него Альбин вздрогнул и напрягся. Он хорошо изучил Codicillae Patricii, где перечислялись, с подробным описанием типичных внешних признаков, все оставшиеся в мире патрицианские роды. Книга, имевшаяся во владении Антонинов, считалась наиболее полной и включала в себя не только романские фамилии, но и иноземные, так что, встретив Ольговича или Мономаховича, Альбин не сделал бы ошибки.

Человек, стоявший сейчас перед Альбином Антонином, несомненно, являлся патрицием. Дело даже не в идеальном телосложении и правильности очень красивого лица. Сколько раз Альбину доводилось встречать красавчиков со страшными дефектами внутреннего развития! Старая стряпуха, чернокожая мутантка Нэб с лепешкой вместо носа говаривала, бывало, разрезав хорошую на вид картофелину и обнаружив внутри ее гниль: «Вот так и человек!..» Не счесть случаев, когда Альбин вспоминал это стряпухино присловье.

Впоследствии он научился воспринимать человека не внешне, но как бы всего целиком, в совокупности, улавливая мельчайшие особенности поведения и манеры держаться. И тогда он различал явственные следы, которые оставляет сознание собственной неполноценности.

Так вот, незнакомец не только выглядел, но и держался как истинный патриций. И тем не менее в Codicillae Patricii описание этого типа отсутствовало. Золотисто-рыжие волосы, молочно-белая кожа и прозрачные, очень светлые глаза. Рыжеватый пух на подбородке. Женственные руки. Однако несмотря на почти девичью мягкость, несмотря на преобладание белого и золотого, незнакомец воспринимался ледяным, как труп. Он улыбался – тонко, ни дать ни взять куртизанка, понявшая, что ее наружность произвела надлежащее впечатление.

– Простите мое вторжение, – заговорил он чуть развязно. – Неподалеку находится моя, знаете ли, villa rustica. Мы с друзьями охотились – здесь в изобилии водятся чудесные упитанные простосуппусы – и доезжачие заметили ваш костер…

– Если мы случайно нарушили границы ваших владений, – сказал Альбин, – то приносим всяческие извинения. Мы пользовались законом о дорогах, который позволяет любому гражданину Ромарики передвигаться по мощеной via в любом направлении и через любые территории.

– О, никаких претензий! – губы незнакомца расползлись в улыбке. – Позвольте, однако, представиться: Луций Корнелий Сулла.

Он чуть откинул назад голову, наслаждаясь эффектом, который произвело это имя.

Альбин побледнел. Повстречайся ему на дороге дьявол, он знал бы, что делать. Но как вести себя с Суллой?

Корнелии Суллы были патрициями из патрициев, много знатнее Антонинов и Цецилиев, не говоря уж о Теодоридах. Некоторое время они занимали наиболее важные посты в Генетическом Банке Ромы, но затем неожиданно для всех спутались с мутантами, выкрали важный генетический материал и часть оборудования и скрылись в Арденнском лесу. Десяток оставшихся опозоренных Корнелиев больше не претендовал на патрицианское звание. Несколько поколений, вступавших в брак с мутированными партнерами, и… «Меня зовут Корнелия, я – мутант!» – вспомнилась Альбину болонская девушка.

И вот перед Антонином стоит Луций Корнелий Сулла во всей красе, безупречный до кончиков ногтей.

– Антонин, – пробормотал Альбин.

Светлые глаза Суллы сверкнули.

– Великолепно! – воскликнул он, взмахивая при этом рукой. Жест показался Альбину театральным и вместе с тем совершенно естественным – как будто Сулла жил внутри некоей драматической постановки. – Антонин! Впрочем, именно так я и подумал.

Он улыбнулся, кратко и плотоядно, после чего уселся и вытянул ноги в сапогах, хороших, но явно не городской работы. Сулла уловил взгляд Альбина, сам посмотрел на свой сапог и повертел ногою так и эдак.

– Мутантская ручная вышивка мехом, – объявил он хвастливым тоном.

И хоть было во всем поведении этого человека из рода потерянных патрициев что-то тревожащее – как и во всей этой местности – однако его простодушное замечание вдруг совершенно успокоило Альбина. Он также устроился возле костра, и оруженосец подал ему чай.

«Слуги, слуги мои верные, – думал Альбин, посматривая на своих безмятежных карликов, – что с вас взять, коли вы мутанты… Этот Сулла даже меня ошеломляет».

А Сулла прихлебывал чай – кружку за кружкой – и бесконечно рассказывал о своей villa rustica, о своре охотничьих струфианов, которых нарочно натаскали на простосуппусов, – «умора поглядеть, как бегут во время травли: те юркают, а эти – лапой их и клювами!»; о друзьях и клиентах фамилии – «любезнейшие и приятнейшие contubernalis, хоть и мутанты»; о местных дамах – «матроны так себе, зато конкубины – медовая роса!»; наконец, о дружеских пирушках в лучших традициях Светония и Тацита: «суп из простосуппуса, ха-ха-ха!».

Сулла все говорил и говорил, и Альбин чувствовал, что начинает терять сознание. В глазах у него то темнело, то странно вспыхивало, голова мучительно тяжелела, а в ушах продолжал звучать безжалостный голос Суллы, и в одно краткое мгновение, когда сознание Альбина вдруг полностью прояснилось, он увидел прямо перед собой лицо Луция Корнелия: молочное, чуть одутловатое, красивое отталкивающей женственной красотой, сладенькое яблочной гнильцой. Ледяные глаза оценивали, ощупывали, взвешивали Альбина Антонина. Вот взгляд узких зрачков соединился со взглядом Альбина, и он все понял – его мозг словно бы прошило сапожной иглой, – но понял также, что уже поздно. «И все-таки Сулла патриций», – подумал Альбин, прежде чем над ним сомкнулись мазутные воды забытья.

Тэкла спала и видела сны. Во сне она летала, раскидывая руки и хватая пальцами облака. Отчего-то это было ей смешно, и смех наполнял все ее невесомое тело золотистыми искорками. А внизу, на земле, смотрел, запрокинув голову, Альбин. Волосы у него стояли дыбом. Когда Тэкла пролетала над ним, золотые огоньки осыпались с ее тела и дождем падали на Альбина, а он ловил их губами.

Но вот что-то изменилось вокруг них – небо ли потемнело, искорки ли погасли – только Альбин протянул к ней неожиданно руки и задвигал губами в явной тревоге. Сперва Тэкла ничего не понимала и только старательно прислушивалась, но затем разобрала: «Лети, лети прочь! Скорее, скорее!» – и пробудилась.

Вокруг ничего, вроде бы, не изменилось. В стороне догорал костер. Карлики спали у самого огня. Линкест лежал навзничь возле своих носилок. Альбин был тут же – в неудобном положении, головой на бревне, приспособленном под сиденье. Один глаз его был полуоткрыт и смотрел прямо на Тэклу – изумленно. А рядом крепко спал, разметав руки, незнакомец с золотыми волосами.

Ничего подозрительного в этой картине Тэкла не нашла. Разве что незнакомец… но он спал по-настоящему, не притворялся, это она видела ясно.

И вдруг из леса, бесшумно и все разом, выступили еще человек десять. И все они были, как зеркальное отражение, похожи на того первого, что спал у костра.

Шагая, они одновременно с тем потряхивали в воздухе руками. Поначалу это выглядело совершенно бессмысленным, но вот солнце по-особому, благодетельно-искоса, послало длинный луч, и пустой воздух заполнился множеством белесых черточек. «Сеть!» – подумала Тэкла, и тотчас стали ей понятны и недавнее сонное видение, где Антонин безголосо кричал ей: «Спасайся!», и крепкое, неестественное забытье лежащих у костра. Одинаковые между тем успели приблизиться, и расстояние от них до лагеря вдруг показалось Тэкле чересчур малым.

Шумно, как тетерка, взвилась она в воздух, поднимаясь из густой высокой травы. Тревожно забили в полете тяжелые складки ее одежды, дважды больно, как хлыст, ударила по спине коса, сверкнуло золотое шитье на головном уборе и вороте, – надвигающимся одинаковым людям взлетающая Тэкла предстала живой стрелой огня. На миг они остановились, и двое из них схватились за арбалеты. Слепя и обманывая вспышками, Тэкла метнулась в сторону, затем вдруг поднялась еще выше и, сделав стремительный зигзаг, исчезла за деревьями.

Из ее глаз неостановимо катились огромные слезы. От плача она быстро обессилела и опустилась на землю. Кругом был только лес, бесконечный Арденнский лес, и внезапно все прочие чувства Тэклы затопило ощущение огромности и древности этого леса. Этот лес был здесь всегда, с того самого дня сотворения мира, когда Бог произнес: «Сотворим деревья и составим из них леса» – или что-то в таком роде. Именно тогда из небытия, из совершенного Ничто поднялись эти деревья с рослыми гладкими стволами, сверкавшими в юном мире, как серебро, с певучими листьями, которые тотчас принялись славить Господа – бессловесно и не столь прекрасно, как Ангелы, но в полную меру своей тихой древесной души. Падение человека сделало деревья грозными, покрыло серебро их стволов темным налетом, наполнило их сердцевину гневом, и они начали отсчитывать годы человечьего бытия во грехе, и вокруг круглой, совершенной сердцевины деревьев, которая есть рай и первоначальное время, теперь нарастают, одно за другим, кривые годовые кольца.