Королевская кровь

Замок назывался «Воронья скала». Он стоял на самой границе королевства Аквилония и пользовался дурной славой. Простые крестьяне боялись даже близко подходить к его воротам. Когда граф Гвартерид собирал со своих подданных налог, он посылал управляющего в деревни и с ним отправлял отряд вооруженных воинов. Люди платили и кланялись, боясь даже взглянуть в глаза человеку, который живет в самом замке и, стало быть, несет на себе отпечаток древнего проклятия.

В чем, собственно, заключалось это проклятие, никто толком рассказать не мог. Кто говорил о том, что давным-давно в замке была злодейски убита молодая девушка, которая отказала тогдашнему графу в любви. Он, дескать, заманил ее в замок и замучил до смерти. Другие возражали и уверяли, будто в незапамятные времена там совершилось братоубийство, а произошло это при дележе наследства. Мол, два близнеца не могли выяснить, кто из них старше: верить матери — один, а верить повивальной бабке — так другой. Вот и убил один из них своего брата, а второй недолго прожил на земле — черная кровь братоубийцы задушила его.

В общем, чего только не рассказывали. Один перебивал другого, стремясь поразить слушателей историей поужаснее. Кругом ахали, хватались за голову, качали головами; кое-кто скептически улыбался, а находились и такие, кто принимался хохотать и говорить, что, мол, охота другим верить во всякие небылицы.

Но черноволосый молодой варвар внимал россказням местных болтунов вполне серьезно. Ни один мускул не дрогнул на его мрачном лице, когда ему сообщили, что в замке, мол, нечисто из-за обычая графа ежегодно, в ночь на зимнее солнцестояние, обмазываться человеческой кровью и в таком виде, нагишом, стоять на самой высокой замковой башне под лучами ледяной луны.

— Похоже, Конан, ты веришь всем этим байкам! — не выдержал наконец пастух, сидевший рядом с ним на трактирной лавке.

Трактир был здесь единственный на всю округу, и люди собирались там, чтобы выпить кислого вина, закусить ячменными лепешками, обменяться новостями и передохнуть по дороге с пастбищ к дому или на другое пастбище. Останавливались здесь и солдаты, возвращающиеся с войн, и бродячие наемники, и мелкие торговцы, и всякого рода путешественники, которые не любили говорить о себе, а предпочитали сидеть да слушать. К их числу относился и Конан, который явился сюда откуда-то из южных стран, хотя родом происходил с севера. Чем он занимался на юге, откуда у него на руках и лице заметные шрамы, о чем он помалкивает и чего ожидает от жизни, — никто не знал. Да никто и не спрашивал — не принято. Деньги у киммерийца водились, шумел он, когда выпивал, не больше прочих, подрался только однажды и никто не остался после этого покалеченным, хотя синяки и ушибы потирали потом многие.

— Я верю всему, что рассказывают люди, — ответил, помолчав, киммериец. — Не бывает дыма без огня. Если про какое-то место говорят, что оно проклято, значит, так и есть. И не имеет значения, почему. Женщину ли убили, брат ли убил брата, а может — сын убил мать… Это неважно. Расскажите о нынешнем графе, о Гвартериде.

— Да говорят же тебе, деревенщина, что каждый год в ночь зимнего солнцестояния… — надрывался какой-то погонщик ослов. — Да я своими глазами видел!

— Голого графа видел? — заинтересовалась служанка, немолодая, довольно потасканная особа с огромной грудью. Она подмигнула Конану и подтолкнула пивной кружкой говорившего. — Ну-ка, каков он из себя, без одежды-то?

Кругом засмеялись, только Конан да еще рассказчик оставались серьезными.

— В замке погребено какое-то старое зло, — сказал наконец Конан, когда смех затих. — Это же очевидно!

— Тебя-то это почему занимает? — прищурился трактирщик. — Ты ведь не из здешних краев. Неужто ты — бродячий борец со всяким злом? Что-то непохоже…

Кругом снова засмеялись, но варвар спокойно ответил:

— Где зло — там и деньги. Богатство, золото — они так и притягивают к себе проклятья и злую магию. А я сейчас как раз нуждаюсь в деньгах.

— Умно рассудил! — крикнула в восторге служанка и плеснула Конану еще пива. — Пей. Вино у нас закончилось, последнюю бочку вы с козопасом по пьяной лавочке вчера разбили…

Конан одним махом осушил кружку.

— Думаю, не наняться ли мне к этому графу в охранники, — сказал наконец варвар. — Возможно, мне повезет.

Его никто не расслышал. Кругом опять кипело шумное веселье, пожалуй, слишком даже шумное для того, чтобы быть искренним. Близился тот самый день зимнего солнцестояния, и все были немного напуганы.

Конан поднимался по высоким каменным ступеням, вырубленным в скале. Эти ступени начинались приблизительно в середине неширокой дороги, ведущей к замку, и заканчивались у самых ворот. Они были очень высокими, как будто рассчитанными на шаг великана.

Конан шел в полном одиночестве. Все его веселые болтливые собутыльники остались далеко внизу. Большинство пребывало в твердом убеждении, что варвар сошел с ума. Нужно быть безумцем, чтобы добровольно войти в замок, ведь все, кто служит графу, сам, в свою очередь, подвергается проклятью. Какому? А вот пусть-ка киммериец поживет в замке хотя бы пару месяцев, тогда сразу поймет — какому. Может, у него зубы начнут выпадать или волосы. Может, во снах станут его преследовать кошмары. Да мало ли что еще может случиться! Граф-то — худой, бледный да мрачный, никогда не улыбается. Это неспроста!

Конан не верил, что проклятье может ему навредить. Он не убивал юных девушек, не повинен в смертях братьев или детей, никогда не поднимал он руки на беззащитных и невинных. Так что бояться ему нечего. У него есть добрый двуручный меч, с помощью которого он не раз уже добывал себе и свободу, и богатство. Почему сейчас должно случиться иначе?

Наконец Конан без колебаний вошел в ворота. Они стояли открытыми. Очевидно, Гвартерид не считал нужным запирать их, поскольку проклятье охраняло его замок лучше, чем что-либо иное. Но стража возле ворот имелась, и суровый воин, светловолосый северянин, шагнул навстречу чужаку.

— Я — Аэлле, командир стражников, — представился он. — Кто ты, зачем пришел и чего хочешь от нашего господина. Говори да покороче.

— Длинно говорить не умею, — буркнул Конан. — По слухам, ваш господин нуждается в добрых мечах. Я принес один такой.

— Хочешь служить? — прищурился Аэлле. — Это хорошо. Нам действительно не хватает людей. Слухи о проклятье расползаются по всей округе. Люди боятся. Урожаи в последнее время были плохими, собрать налог удается с трудом. Крестьяне ропщут, вот-вот начнут кидаться камнями. Граф запрещает убивать простолюдинов, он дорожит каждым человеком. Больше людей — больше работников. А земля здесь суровая, сам видел, чтобы на ней что-то выросло, нужно много рабочих рук.

Конан слушал молча.

Когда Аэлле закончил говорить, варвар спросил:

— Так вам нужен еще один солдат?

— Да, — сказал Аэлле просто. — Я вижу, тебе не впервой наниматься в охрану, так что ничего объяснять не потребуется. Выполняй мои приказы, защищай своих товарищей, а главное — любой ценой убереги жизнь графа от беды, и получишь свое жалованье и еще подарок сверху.

— Хорошо, — лаконически произнес Конан и прошел в замок.

Аэлле проводил его глазами. Он гордился своим умением разбираться в людях и с первого же взгляда понял: киммериец — хоть и себе на уме, а не подведет. С таким мечом на своей стороне нечего бояться мятежных крестьян. А в том, что недовольство зреет в долине, сомнений не было. Люди были измучены несколькими неурожайными годами, случившимися подряд, один за другим, испуганы болезнями, которые скосили в прошлую зиму несколько десятков человек (в основном детей). Все чаще говорили они о колдовстве и о том, что граф Гвартерид черными чарами пьет соки из своей земли.

Конан быстро освоился в замке. Он ночевал вместе с другими солдатами в большом помещении на первом этаже главной башни, где спали и на лавка, и прямо на полу, подстелив звериные шкуры или грубые пастушьи одеяла из овечьей шерсти. Киммерийцу не раз доводилось устраиваться на ночлег прямо в снегу, поэтому такие условия не казались ему суровыми. Самого графа он не видел. Казалось, всеми делами в замке ведают Аэлле и управляющий, которого звали Видара.

Видара был угрюмый человек лет пятидесяти. Видно было, что располнел он с возрастом, а в молодости, очевидно, представлял собой опасного воина, умело обращавшегося с оружием. Он и сейчас, впрочем, вполне мог постоять за себя и не расставался с двумя короткими мечами. Солдаты поговаривали, что иногда Видара и Аэлле устраивают сражения на секирах — отчасти чтобы размять кости, отчасти для того, чтобы произвести должное впечатление на новых наемников. Впрочем, Конан мог оценить опытного воина и без подобной демонстрации.

Его удивляло другое. В замке не было женщин. Всю работу здесь выполняли мужчины. На кухне трудилось трое поваров, которые не блистали кулинарным искусством, предпочитая жарить гусей целиком или запекать большие куски говядины. Хлеб не выпекали — брали в долине вместе с налогами. Поэтому хлеб всегда был черствым, и перед тем, как подать на стол, его размачивали. Даже стиркой занимались прислужники, в грубой одежде, с железными ошейниками на шее. Конан видел их пару раз и не сомневался, что даже эти никчемные существа в состоянии взять в руки оружие и вступить в битву, если понадобится.

Верный себе, варвар не задавал вопросов. Предпочитал осматриваться и наблюдать. Если спросить людей, люди могут и солгать. А вот если внимательно глядеть по сторонам и делать самостоятельные выводы — тогда не ошибешься.

Несомненно, в замке происходило что-то странное. Но также несомненным было для Конана другое: все, и наемники, и служители, и рабы, готовы были защитить графа Гвартерида при первой же возникшей опасности.

Больше всего Конана беспокоило то, что хозяин замка ни разу еще не показался перед своими солдатами. Кажется, Видара время от времени встречается с ним во внутренних покоях. Но Видара, разумеется, ни с кем не откровенничал и ничего о графе не говорил.

Наступал день, которого боялись и которого ожидали в долине, — день зимнего солнцестояния. В замке к нему готовились особенно. Конан не вполне понимал смысл происходящего. Башню украшали ветками. Обломали для этого все кусты в округе. Поскольку листья давно облетели, ветки украшали лоскутами ткани и кусками овечьей шерсти. Двое рабов занимались этим с утра до вечера: рвали старую одежду графа и привязывали ленточки к прутьям. Затем забирались на стену по веревке, привязанной к одному из окон верхнего этажа, и втыкали украшения между камнями.

Конан заинтересовался этим только после того, как один из рабов сорвался и упал на камни, которыми был вымощен двор. Бедняга разбился насмерть. Киммериец довольно равнодушно наблюдал за тем, как тело унесли. Но когда второй раб, дрожа от страха, заменил своего погибшего товарища, Конан отстранил его.

— Я сделаю это вместо тебя.

— Не надо! — взмолился тот. — Это моя работа. Я должен выполнить ее. Ты солдат, тебе нельзя рисковать ради того, что может сделать слуга.

— Я не рискую, — возразил варвар.

— Меня накажут.

Конан пожал плечами.

— Отойди и не мешай мне развлекаться.

Он снял сапоги, нагрузился украшенными ветками и легко забрался по веревке на стену. Сколько раз приходилось киммерийцу карабкаться по отвесным утесам его родной Киммерии! А уж сколько таких отвесных стен якобы неприступных крепостей, дворцов и замков он одолел, когда промышлял воровством в Аграпуре, Шадизаре, великих городах Юга! Естественно, в замке Гвартерида об этом никто и понятия не имел. И все же поглядеть на «подвиги» нового наемника собралось немало народу. Конан втыкал ветки между камнями, везде, где находил зазоры.

И вдруг замер. Он заметил, что из одного окна за ним кто-то пристально наблюдает.

Конан чуть переместился по стене. В одной руке он держал веревку, в другой — разукрашенные ветки. Прямо перед ним появилось бледное узкое лицо с тонкой черной полоской бороды и темными глазами. Лицо это оказалось неожиданно молодым, но мрачное выражение и бородка заставляли его выглядеть старше.

Конан уставился на него с неприкрытым любопытством. Он уж думал, что человек в окне ничего не скажет, просто отойдет и опустит штору, но тот вдруг заговорил:

— Кто ты? Не похож на прислужника.

— Естественно, — буркнул Конан. — Я солдат.

— Что ты делаешь возле моего окна?

Конан показал украшенные ветки. Кривая улыбка скользнула по тонким губам молодого человека.

— Одно из местных суеверий. Они считают, что это поможет охранить замок от зла.

— А разве нет? — спросил Конан.

— Ты в это веришь?

Вместо ответа Конан оттолкнулся босыми ногами от стены, качнулся на веревке и ловко запрыгнул прямо в окно. Ветки он бросил на пол, перешагнул через них, словно через вязанку хвороста, и встал, подбоченясь, прямо перед молодым человеком.

— Я граф Гвартерид, — произнес тот надменно. — И я не приглашал тебя в мои покои.

— Мне неудобно было разговаривать с тобой через окно, — ответил Конан. — Я Конан из Киммерии, если хочешь знать мое имя.

Граф чуть пожал плечами, как бы выражая сомнение в том, что ему так уж хочется знать, как зовут очередного наемника. Но Конана это не волновало. Сам он собирался — пусть и в отдаленном будущем — непременно занять какой-нибудь пустующий трон Хайборейского мира. Поэтому с владыками держался на равных и не испытывал ни малейшего смущения перед знатностью, богатством и титулами.

— Что ж, Конан из Киммерии, — произнес граф, — ты меня увидел. Доволен ли ты увиденным?

Настал черед Конана пожимать плечами, как будто он не был уверен в своем впечатлении. Граф рассмеялся.

— Ты не слишком разговорчив. И не слишком-то вежлив. Мог бы сказать, что счастлив лицезреть своего нанимателя.

— Зато я честен, — буркнул Конан. — И по правде сказать, никакого счастья я не испытываю.

— Продолжай. — Граф внимательно рассматривал его.

— В долине говорят, здесь какое-то проклятье.

— Гм. Так зачем же ты нанялся ко мне на службу? Обычно люди избегают мест, над которыми тяготеет проклятье, — заметил граф. — Особенно варвары, вроде тебя. Дикари подвержены множеству суеверий.

— Если кто и подвержен суевериям, — рявкнул Конан, — так это твои невежественные подданные! А я определенно знаю, что любой колдун умирает, если снести ему его проклятую голову.

— Но я не колдун, — сказал граф.

— Я и не говорил, что ты колдун, — ответил Конан.

— Что ты слышал обо мне в долине?

— Будто ты обмазываешься человеческой кровью и в голом виде гуляешь при свете луны.

Граф невесело рассмеялся.

— Наверное, ты уже убедился в том, что это неправда.

— Может, и неправда, — сказал Конан. — Мне-то что.

— Нынешняя ночь зимнего солнцестояния — особенная, — произнес граф. — Такая случается раз в двадцать пять лет. Планеты в небесах выстраиваются определенным образом и при совершении особого ритуала можно наконец будет снять древнее проклятье.

— Для этого потребуется человеческая кровь? — спросил Конан.

Граф довольно долго молчал, опустив ресницы. Потом он поднял взгляд на своего наемника и посмотрел ему прямо в глаза. Синий взор киммерийца был холоден, как лед на вершинах гор.

— Ты мне поверишь? — наконец произнес граф.

Конан пожал плечами.

— Я готов поверить в любой рассказ. Но если это окажется ложью — пеняй на себя: моя рука не дрогнет, и лжец потеряет голову прежде, чем успеет извиниться.

Граф опять слабо улыбнулся.

— Мне нравится, как ты говоришь. Похоже на старинную песнь. Когда-то в этом замке бывали бродячие певцы, я немало песен услышал от них, когда был ребенком.

Конан с отвращением покривил рот, всем своим видом показывая, что менее всего занимают его откровения графа о своем детстве. Казалось, граф понял это. Вздохнув, он продолжил:

— Больше ста лет назад здесь было совершено злодеяние. Мой предок, человек необузданный и жестокий, увидел в долине девушку и забрал ее к себе в замок. Напрасно отец девушки умолял своего господина пощадить ее и вернуть родителям. Напрасно просили о том же ее братья и даже несчастный жених. Мой предок держал ее в замке — сперва для постельных утех, а потом, когда она наскучила ему, — для тяжелой и грязной работы. Предание говорит, что она вступила в сговор с ведьмой, пришедшей в замок для торговли целебными и приворотными снадобьями, и купила у нее страшный яд и вместе с ядом — заклинание. Каждое полнолуние выходила пленница из своей комнаты и обходила весь замок. Она смачивала палец в яде и касалась каждого камня замковой стены, произнося раз за разом свое страшное заклинание. Здесь проклято все: стены, окна, потолки и полы. Все, чего касалась рука пленницы.

Каждый раз она поднималась все выше. Сначала ей приходилось держаться за веревку, а потом, как говорят, веревка ей больше была не нужна — она лазила по отвесным стенам, как ящерица. Когда ее страшная работа была закончена, а случилось это в ночь на зимнее солнцестояние, она взошла на самую вершину башни. Там она опустила палец в склянку с ядом и взяла последнюю каплю смертоносного зелья. Этим ядом она отравила себя. Ее тело было найдено утром солдатами. Зрелище так напугало видавших виды воинов, что некоторые сошли с ума и бросились с башни на камни, вниз, а другие бежали из замка, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Они-то и рассказали в долине о случившемся. С тех пор над замком царит проклятье.

— А что такого необычного увидели воины? — спросил Конан. Видно было, что его захватил рассказ.

— Говорят, молодая, все еще привлекательная, несмотря на свои несчастья, женщина выглядела как древняя старуха, — сказал граф Гвартерид. — Она была безобразна и полна злобы. Яд сочился из ее пальцев, вытекал синими каплями из ее рта. Она была не жива и не мертва: не могла пошевелиться, но следила за каждым выкаченными, белыми глазами, и губы ее двигались, беззвучно произнося слова проклятий… Если хочешь, можешь посмотреть на нее. Она все еще лежит на крыше башни, хотя с тех пор прошло уже сто лет.

— Солдаты испугались какой-то злобной мертвой старухи? — недоверчиво переспросил Конан. Будучи варваром, он обладал практическим складом ума и чуждался разных там тонкостей, вроде «не жива и не мертва». Человек, с точки зрения Конана, мог быть либо живым, либо мертвым. Если оставлять его в живых нежелательно, то существует несколько верных способов исправить недоразумение.

— Говорю тебе, взгляни на нее сам — и поймешь, — повторил граф, немного раздраженный упрямством варвара. — Она становится видимой каждую ночь на зимнее солнцестояние. Но я знаю, как знали и все мои предки, что она всегда находится там, на крыше, над нашей головой, неважно — видим мы ее или нет. Сегодня звезды выстроились точно так, как это было в день ее смерти. Я выяснял это у звездочетов. Мне пришлось выложить большую сумму, я даже повысил налоги.

— И как ты надеешься победить ее? — спросил Конан.

— Я должен сразиться с ней, — ответил граф. — Без оружия, голыми руками. — Он покачал головой: — Боюсь, мне не одолеть ее. За столетие у нее отросли огромные острые когти, сочащиеся ядом. Но выхода нет. Либо она получит мою кровь, либо я уничтожу ее. Если мне удастся продержаться против нее от восхода луны до восхода солнца — тогда заклятье будет снято.

Конан задумался.

— Хочешь на нее посмотреть? — спросил граф Гвартерид.

Конан перевел на него удивленный взгляд.

— Ты предполагаешь, что у меня может возникнуть подобное глупое желание? Это твой предок, твое проклятье, твоя домашняя ведьма.

— Она медленно убивает мои владения вот уже столетие подряд, — сказал граф. — Это из-за ее яда земля приносит все меньше урожая, новорожденные дети все чаще умирают, а люди становятся ожесточенными и часто не доживают до старости — их мучают болезни.

— Значит, ты должен убить ведьму, — сказал Конан.

— Если я не справлюсь, она станет еще сильнее.

Конан тряхнул черными спутанными волосами.

— Справедливо.

— Когда ты сегодня показался в окне, я решил, что это сам Митра услышал мои молитвы и посылает мне помощь, — добавил Гвартерид. — Поэтому я решил рассказать тебе все. И теперь спрашиваю еще раз: ты поможешь мне?

— В первый раз ты интересовался, не хочу ли я полюбоваться на безобразную мертвую старуху, — напомнил варвар. — Впрочем, Митра там или не Митра, но я здесь, и ты действительно мне доверился.

— Разве ты не поклоняешься светлому Митре, который всегда помогает друзьям и воинам? — удивился граф.

— Кром! — рявкнул Конан. — Меня учили, что боги дают человеку при рождении все, что необходимо, и больше никогда не вмешиваются в его жизнь. У меня есть моя сила, мой меч и острое зрение — я знаю, куда бить, чтобы не промахнуться. Мой бог Кром хорошо позаботился обо мне, а все остальное — уж мое дело.

Гвартерид пожал плечами.

— Если бы все обстояло именно так, как ты говоришь, — плохи были бы мои дела. Похоже, мне повезло родиться не киммерийцем.

Конан только оскалил зубы и без слов направился к выходу из комнаты. Гвартерид поспешил за ним и показал ему винтовую лестницу, ведущую на крышу башни.

— Это здесь.

Ход был таким узким, что широкие плечи варвара то и дело задевали стены. Он ворчал, как дикий зверь в ловушке, но продолжал подниматься, легко и быстро. У последнего поворота лестницы он вдруг повернулся к Гвартериду и сказал:

— Протяни руку.

Граф думал, что Конан хочет помочь ему выбраться на крышу, и не раздумывая протянул ему руку. Конан же полоснул его по запястью ножом. Потекла кровь. Гвартерид вскрикнул и отшатнулся назад, к стене. Тысячи самых страшных подозрений вспыхнули в его душе.

— Что ты делаешь?!

Не отвечая, Конан обмазал себе лицо кровью графа. Потом отрезал полоску ткани от своего короткого плаща.

— Дай руку, — снова сказал варвар.

Граф, поглядывая на него со страхом, подчинился. Он не понимал, почему теперь выполняет все, что приказывает ему какой-то бродяга, солдат, нанятый совсем недавно для того, чтобы усилить гарнизон замка. Но сейчас, думалось графу, не до вежливости, не до субординации. Речь идет о чем-то гораздо большем…

Конан сильно перетянул рану, которую сам же и нанес.

— Заживет, — сказал он напоследок. — Я несильно тебя порезал.

— Но зачем? — прошептал граф.

— Чтобы обмануть ее. Она хочет тебя — она тебя и получит.

С этими словами киммериец выбрался на крышу. Граф помедлил, ожидая, пока прекратится головокружение.

С крыши до него не доносилось ни звука.

Конан с наслаждением вдохнул полной грудью свежий ночной воздух. Он стоял на вершине один. Знакомое и приятное ощущение! Над головой горели ночные звезды, небо казалось необъятным черным шатром, раскинутым над головой. Ветер налетал с гор и покалывал лицо морозными иголками. Далеко внизу остались люди с их маленькими заботами, страхами и беспокойством.

Неожиданно из темноты раздалось шипение:

— Ты пришел…

Конан замер. Он ощущал, как волоски на его загривке медленно поднимаются дыбом: как дикий зверь, реагировал киммериец на злую магию. Он оскалился, словно собираясь зарычать, но ни звука не вырвалось из его горла. Он ждал.

— Ты пришел, Гвартерид… — шептала темнота. — Посмотри, что ты наделал. Ты убил мою молодость. Ты разрушил мою жизнь. И теперь я вечно буду разрушать твою. Ты убивал меня медленно, на глазах у всех. Мой позор, мою боль, мои несчастья видели мои родные, мой возлюбленных, а потом — твои грязные солдаты. Они потешались надо мной. Что ж, настал мой черед потешаться. Вот уже сто лет я грызу тебя, Гвартерид, тебя и твоих потомков. Почему ты не зажигаешь огня? Неужели ты не хочешь заглянуть в глаза своей смерти?

В этот момент тучи разошлись, и на небе царственно показалась полная луна. Она была огромной, окруженной мерцающим ореолом. В ее свете ярко высветилась крыша башни, на которой простерлась самая отвратительная ведьма, какую только мог вообразить себе Конан. Она была в точности такой, какой описывал ее Гвартерид: злобной, сочащейся ядом. Ее седые космы разметались по камням. Она, как пиявка, присосалась к древнему замку.

Ее глаза с ненавистью следили за каждым движением Конана. Ноздри ее раздувались.

— Гвартерид, — шептала она, — ну подойди же ко мне, чтобы я могла выпить твою кровь!

Обман удался. Она чуяла кровь своего врага, не догадываясь, что перед ней стоит совсем другой человек.

Луна вдруг высветила то, чего Конан прежде не заметил: ведьма была прикована к замку тончайшей серебряной цепью, похожей на паутину. Она извивалась, пытаясь вырваться. С каждым мгновением цепочка становилась все тоньше. Наступал тот самый час, когда звезды выстроились в точности в том же порядке, что и сто лет назад, когда заклятье свершилось.

Скрестив руки на груди, Конан ждал.

И вот одним прыжком ведьма вскочила на ноги. В торжествующей улыбке обнажила она свои тонкие, как иглы, черные зубы. Ее руки, исхудавшие, трясущиеся руки старухи с длинными когтями, протянулись к горлу киммерийца. Конан отскочил назад и пригнулся, готовясь, в свою очередь, атаковать.

— Гвартерид, — шептала ведьма, словно черпая в этом имени особую силу, — с какой радостью я выпью твою кровь!..

Конан не отвечал. Он видел, что граф не преувеличивал: ведьма действительно очень опасна. Каждый ее коготь, каждый зуб был полон смертоносного яда. Лучше не рисковать. Но как же убить ее, если к ней нельзя прикасаться холодной сталью?

Конан кружил вокруг, не позволяя адскому созданию прикоснуться к себе. Она следила за ним белыми глазами, ее ноздри жадно раздувались. Лицо киммерийца, вымазанное кровью, напоминало маску, сквозь которую блестели его холодные синие глаза.

Неожиданно он бросился на нее и швырнул на пол. Обеими руками он схватил ее за запястья и прижал, заставив распластаться на камнях. Теперь он смотрел прямо ей в глаза и ясно видел, что она слепа. Она лязгала зубами, пытаясь ухватить своего врага за подбородок или впиться ему в горло. Шея ведьмы была так близко. Могучему киммерийцу ничего не стоило ее свернуть. Но для этого ему пришлось бы выпустить ее запястья, а уж она не упустила бы случая полоснуть его ядовитыми когтями.

Конан отскочил и выхватил меч. Ведьма услышала пение стали. На ее безобразном лице появилась улыбка, сделавшая ее еще ужаснее.

— Тебе не убить меня обычным оружием!

— Я и не собираюсь убивать тебя оружием, — ответил Конан.

На одно лишь мгновение она остановилась, удивленная таким ответом, но Конану этого оказалось достаточно: он взмахнул мечом и отсек ей кисти рук. Ведьма взвыла от боли. Черная густая кровь потекла из обрубков, тягучая, как будто за столетие она застоялась в жилах. Конан кинулся на ее и быстрым движением сломал ей шею.

Он отбросил от себя тело — теперь ведьма действительно была мертва, — и тяжело дыша отошел на несколько шагов. Запрокинул голову, глядя в небо. Туча снова заволокла луну, неверный серебристый свет померк. Неожиданно по каменному полу разлился другой свет — багровый. Конан резко обернулся. На крышу выбрался, держа в руке факел, граф Гвартерид. Он изумленно смотрел на мертвую ведьму, на киммерийца, словно не верил своим глазам. Затем, к изумлению Конана, граф опустился перед ним на колени.

— Ваше величество!

Несколько мгновений Конан смотрел на коленопреклоненного графа и пытался понять: уж не сошел ли тот с ума.

Гвартерид, казалось, угадал его мысли.

— Я не верил, что ты убьешь ведьму, — признался он. — Предсказано было, что на это способен лишь король Аквилонии.

— А ты, разумеется, не решился просить об этом своего повелителя! — фыркнул Конан. — Но на что ты рассчитывал?

Граф пожал плечами и встал. Теперь он выглядел смущенным: недавний порыв казался ему нелепым. К счастью, свидетелей этому не было.

— Я предполагал, что ведьма убьет тебя и успокоится, — признался он. — Но все сложилось слишком странно… Я не понимаю…

— Это не первая ведьма из убитых мной, — сказал варвар. — Полагаю, и не последняя. И всех их я убивал одним и тем же способом: доброй сталью и крепкими руками. В каждом колдуне всегда есть частичка человечности, и это делает его уязвимым.

Гвартерид попытался улыбнуться, но это плохо ему удалось.

Неожиданно башня под их ногами задрожала. Внизу упал камень.

— Нужно уходить отсюда! — вскричал граф и взмахнул факелом. — Замок рушится. Здесь все пропитано проклятьем, и теперь, когда все кончено и проклятье уничтожено вместе с ведьмой, ничто уже не удержит башню от разрушения.

Без лишних слов Конан бросился к лестнице. Граф побежал за ним. Они неслись по ступенькам, а башня содрогалась, и стены рассыпались, словно были сделаны из песка. Внизу уже толпились люди, пылали факелы. Крепостные стены разваливались, а земля тряслась, как в лихорадке. Люди шатались, хватались друг на друга, падали на землю, пытались бежать. Многие солдаты выскочили из спальни в одних рубахах, но ни один не покинул здания без оружия. Босые, без поясов, забывшие под развалинами жалованье и украшения, они не оставили мечей и секир.

Конан выскочил из башни как раз в тот миг, когда она со страшным грохотом повалилась вся. В последнее мгновение киммериец успел вытащить графа. Весь в синяках, с разбитым лицом, в порванной одежде, с кровоточащим плечом, граф стоял посреди двора того, что совсем недавно было великолепным грозным замком. Слезы катились по его лицу. Как и все, он качался и едва удерживался на ногах. И все же граф был счастлив.

К утру землетрясение прекратилось. Солнце поднималось в густом тумане, который рассеялся лишь через час после восхода. Только тогда стали видны масштабы разрушения. Все лежало в руинах — стены, башни, мосты, хозяйственные постройки. Погибло несколько лошадей, другие вырвались из конюшни и в панике разбежались по долине. Кладовые были полностью разорены. Камнями и падающими балками придавило несколько слуг, в том числе повара.

Капитан наемников Аэлле переговорил со своими людьми и наконец подошел к графу, с отрешенным видом сидевшему в отдалении на траве.

— Мы тут вот что надумали, — сказал Аэлле, — платить ты нам больше, как мы подозреваем, не можешь. Да и те деньги, что были заплачены, мы потеряли. Можно поискать в развалинах, только тут работы не на один месяц. Поэтому мы, как бы это выразиться поточнее, от тебя уходим. Мы наемники, а не вассалы.

— Понимаю, — задумчиво произнес Гвартерид.

Аэлле ожидал, что тот будет возражать, сердиться, топать ногами, взывать к долгу и совести, но Гвартерид произнес только одно это слово — «понимаю».

— Понимаешь? — переспросил Аэлле. — И все?

— А что еще? — удивился граф. — Мои земли наконец-то свободны от проклятья. Мой замок разрушен, но, честно говоря, меня это не слишком печалит: на протяжении столетий здесь никто и никогда не был счастлив. Мои крестьяне бедны и неохотно платили мне подати; все, что удавалось собрать, шло на плату охране. Теперь я наконец волен делать что хочу. Если ты согласен, я ушел бы с твоим отрядом как один из твоих солдат. Мне все равно, что будет с этими землями. Я видел то, чего не видел еще ни один смертный: будущего короля.

Аэлле решил, что Гвартерид немного повредился в уме, но, с другой стороны, воин он был умелый, а лишний меч в отряде не помешает.