Аидовы тени

Борис Пшеничный

АИДОВЫ ТЕНИ

1

Именитых гостей ждали через день, к тому времени готовили номера в крохотной институтской гостинице, спешно наводили порядок в лабораториях, вылизывали территорию городка, и на тебе - отбой. Позвонили из президиума академии: поездка отменяется. Вместо титулованной делегации прибудет рабочая группа во главе с некиим Стальгиным. И не в пятницу, как намечалось, а в среду, то есть уже сегодня.

Владимиров поворчал, слегка прошелся по адресу столичного начальства, у которого семь пятниц на неделе, и вызвал Попцова.

- Это по вашей части, Семен Петрович, - он протянул телефонограмму.

Директор давал понять, что заниматься каким-то Стальгиным не будет, не тот уровень, ну а заместителю деваться некуда: встречать и сопровождать гостей - его прямая обязанность.

- Но у нас, надеюсь, ничего не меняется? - спросил на всякий случай Попцов. Он имел в виду Событие.

- Да, конечно, - рассеяно ответил Владимиров.

Вернувшись к себе в кабинет, Семен уже внимательно перечитал сообщение. Искал объяснений. Не нравилось ему все это. Чутьем дошлого администратора улавливал: что-то тут не так. На событие настраивались давно, основательно. Собирался прилететь сам президент со своим ученым синклитом. Не исключалось, что будет кто-то из правительства, само собой - иностранные гости, журналисты. И вот всего лишь рабочая группа... Нет, не нравилось ему все это.

Странная фамилия. Не то от "ностальгии", не то от "стали", не то еще от какого слова. В памяти неясной тенью мелькнуло нечто огромное, мрачное и неотвратимое, как ночное цунами. Семен провел ладонью по лицу, сгоняя непрошеное видение. Смутные ассоциации усиливали ощущение и без того тревожного беспокойства.

Он выдвинул ящик стола, достал служебный справочник. Нашел: Стальгин Аркадий Филиппович, помощник ученого секретаря. О черт, как же он сразу не догадался!

- Михаил Матвеевич, - позвал он по селектору. - Это опять тот, носатый, с усиками. Помните?

Директор отозвался мгновенно:

- Зайдите!

Отдаленность и островное расположение института надежнее всех оград и запретов оберегали его от посторонних глаз. Жили здесь только свои, приезжие появлялись редко и лишь по делу, так что запомнить, кто и когда наведывался, не стоило труда. Попцов мог перечислить всех визитеров, побывавших при нем на острове, а это почти за три года, - и не его вина, что он запамятовал несуразную фамилию. Фамилию-то ему никто не называл.

Да и виделись они чуть ли не год назад. Носатый прибыл вместе со своим вальяжным патроном, академиком Острогиным. Вернее, прибыл Острогин, и за ним неотлучной тенью вязался молчаливый помощник, которого академик отечески-ласково, по-домашнему звал Аркашей. Вел он себя подчеркнуто сдержанно, старался не выделяться, в разговоры без необходимости не встревал, и, вероятно, никто не обратил бы на него внимания, если бы не нос. Трудно быть неприметным с таким носом - в пол-лица, он магнитом притягивал взгляды, а вместе с аккуратными квадратными усиками казался восклицательным знаком, словно предупреждал: будьте осторожны!

- Вы уверены, что это он? - спросил директор, едва Семен появился на пороге.

- Хотел бы ошибиться...

- Может, запросить Москву?

Семен неопределенно повел плечом: мол, вряд ли что это даст. Да и кого запрашивать, если под сообщением о приезде Стальгина стоит - вот она подпись президента. Теперь решать - так самим, рассчитывать - так только на себя.

- Встретим, а там посмотрим, - сказал он.

- Боюсь, будет поздно.

- Уже поздно.

- Ну хорошо, - согласился директор. - Но убедительно прошу: ни шагу от него.

- Так он ведь не один, с группой.

- Постарайтесь, голубчик. Вы же сами понимаете...

-Легко сказать "постарайся". Он и в прошлый раз старался, да проглядел. Когда всполошился, кинулся искать, носатый Аркаша уже пробрался в лабораторию и стоял у гермошкафа.

2

Академик Острогин прямого отношения к институту не имел. Конечно, как ученый секретарь (вот уж хитрая должность), он обязан быть в курсе дел, мог заполучить все поступающие с острова отчеты, и все же его ревностный интерес к работе островитян питали, видимо, не только служебные заботы. С какой бы стати ему вмешиваться, скажем, в партнерские связи института? Дошло до того, что без его визы не проходил ни один договор или даже протокольное решение. Это же - ой-ой - какая обуза! И тащил он ее на себе уже давно, с той поры, когда впервые получили генный субстант и пошла молва о возможности оживления, вернее, реставрации человеческого организма по его останкам.

Тогда это было больше, чем научная сенсация. Какой-то генетик-остряк, разжевывая бестолочи-журналисту суть открытия, представил дело так, что сейчас якобы не проблема возродить, к примеру, фараона - была бы мумия; еще проще сотворить почившую в прошлом веке прабабушку, если хоть что-то осталось от ее плоти. "Чью прабабушку?" - насторожился не в меру бдительный газетчик. "Любую, хоть вашу, - с безоглядной беспечностью пояснил собеседник, не уловив каверзы вопроса. - Можно прадедушку, кого угодно все равно". "Как это все равно?!" - всполошился корреспондент и без ссылки на источник забил на страницах своей газеты тревогу; ученые-де не могут распорядиться открытием, им нельзя доверять, нужен референдум, и пусть общественность назовет, кого именно воскрешать из мертвых. Заголовок статьи открывал альтернативный счет кандидатов: "Тутанхамон или прабабушка?". Взбудораженная публика отозвалась лавиной писем, прессу захлестнул поток откликов.

Столь неожиданный поворот событий застал ученых врасплох. Идея только-только вызрела, никаких практических проектов еще не было, и они меньше всего думали, с кого начинать эксперимент. Да и какая в сущности разница, кто из канувших в Лету первым выйдет из царства Аида, - важна сама возможность возвращения человека из небытия. Мир стоит на пороге новой эры-эры бессмертия личности, бесконечного возрождения живших и ныне живущих, - так стоит ли ломать копья по такому ничтожному поводу, как выбор одной единственной кандидатуры, будь то даже Гомер, Аристотель или Леонардо да Винчи?

Словом, люди науки, упиваясь собственным всесилием, не хотели понимать людей, не связанных с наукой. Что же касается академии, то в ее респектабельных стенах считалось неприличным говорить о шумихе в прессе. Чрезмерное волнение общественности восприняли здесь как стихийный массовый каприз - внимать ему глупо, противиться бесполезно, а потому tacemaus будем молчать. Шумит народ, ну и пусть себе шумит, в первый раз что ли? Лишь немногие из ученых мужей, судя по их публичным выступлениям, не прочь были порассуждать о будущем реставранте: кто?

Занимал этот вопрос и Острогина. Да, да, еще в ту пору, три года назад. Только в отличие от других он не выбирал между прабабушкой и фараоном. Ему виделся другой выбор.

3

Семен попал к нему в день отлета. Изнервничался, пока ждал в приемной. Пора было отправляться в аэропорт, а он все еще рассиживал на пышном кожаном диване перед наглухо закрытой дверью. Теряя терпение, он раз и два просил секретаршу напомнить ее патрону о себе. Маленькая седая женщина, прерывая скороговорку пишущей машинки, сочувственно улыбалась и виноватым голосом упрашивала потерпеть; Евгений Николаевич вот-вот освободится. Больше всего Попцова бесило, что у Острогина никого не было. Чем это он там так занят, что заставляет ждать?

Когда, наконец, Семен вошел в кабинет, академик еще держал руку на телефоне. Говорил, значит.

- Ваши дела улаживал, - пояснил он и тем самым вроде как извинился за то, что томил гостя в приемной. - Желаете знать, что за дела?

Для Попцова самым важным делом сейчас было поспеть на самолет, и он, не таясь, посмотрел на часы. Хозяин кабинета заметил его нетерпение, недозволено поджал губы. Ему явно претил суетный настрой гостя.

- А дела, скажу вам, Семен Петрович, не ахти. Совсем не ахти. На острове-то вас не очень ждут. Кое-кто считает, что мы поторопились с вашим назначением.

- Я, как вам известно, не навязывался, - вспыхнул Попцов.

- Да разве о том речь? Хочу, чтобы вы были готовы. Народ там своеобразный, чужаков не жалуют п вы для них варяг. Так что на радушный прием не рассчитывайте.

Семен без подсказки знал, что едет не на блины к любящей теще. Его назначение заместителем директора прошло со скрипом. Институт предлагал свою кандидатуру; в президиуме академии тоже не было полного согласия утвердили лишь большинством в один голос, и теперь выходило, что он хоть и в должности, но под сомнением... Федот, да не тот.

- Я, кажется, нашел, как поднять ваши акции. - Острогин откинулся тучным телом на спинку кресла и посмотрел на собеседника глазами удачливого интригана. - Вы появитесь на острове не с пустыми руками. Повезете груз. Если, конечно, вас это не обременит.

Кокетничал старый лис. Прекрасно знал, как обрадовал беспокойно ерзавшего на стуле гостя. Груз-это оборудование под новую программу, и его ждали в институте, как манну небесную. Только вчера звонил Владимиров, умолял как-то ускорить. Он обещал своему новоиспеченному заму морскую прогулку с банкетом на катере, если тот хоть что-то выбьет.

- Полагаю, - продолжал Острогин, - с таким багажом ваш приезд произведет впечатление.

От волнения Семен привстал и снова сел. В аэропорт он безнадежно опаздывал, не успевал даже сдать билет. "Да черт с ним, с билетом!"-решил он, чтобы больше не смотреть на часы и никуда не рваться. Стоит ли мелочиться, когда подвалила такая удача? Он, правда, смутно пока представлял, где сейчас оборудование и как им распорядиться. Острогин разом снял все вопросы:

- Груз отправляют завтра спецрейсом. С ним и полетите. Я уже договорился...

В голосе академика прорвалась густая дробь победных барабанов: так-то, молодой человек, тр-р-ра-та-та, учитесь, как надо дела делать! Однако вряд ли он был настолько тщеславен, чтобы искать легкого признания у еще несостоявшегося администратора. Не для того блистал деловой хваткой, не для того разыгрывал роль бескорыстного благодетеля. Его белесые глаза были слишком холодны для мелкого себялюбца.

- Вы хорошо представляете, чем предстоит заниматься институту? спросил он неожиданно.

- Вы о биореставрации? Но ведь это еще не скоро.

- По мне так уже завтра. Самое многое через год-полтора начнете. Кстати, что вы думаете о полемике в прессе. Нам предлагают разные варианты, вплоть до абсурдных. А как вы? Кто, по-вашему, мог бы стать первым реставрантом?

Семен не счел нужным скрывать, что его это мало волнует. Зная о сложностях реставрации, он не очень перил в быстрый успех. К тому же институт не волен выбирать, он лишь завершает работу генетиков. Что ему дадут, то и будет выращивать.

Ответ, видимо, поправился Острогину.

- Дерзайте, Семен Петрович! - Он протянул, прощаясь, пухлую, в рыжих крапинках руку. - Буду следить за вашими успехами. В случае чего - я к вашим услугам.

Все он рассчитал правильно. Попцова встретили на острове чуть ли не с распростертыми объятиями. Была на радостях прогулка по морю. Был банкет с персональным тостом в честь добычливого зама. И было еще шумное вселение в казенную квартиру с довольно приличной казенной мебелью. Словом, все складывалось как нельзя лучше, если бы не молва... По институту пошел слух, что приезжий - протеже Острогина. Блатных здесь не любили.

Может, и этого хотел старый лис - чтобы был у него на далеком курильском острове свой человек. Там раскручивалось большое дело.

4

Вскоре после приезда Попцова стали поступать в институт пухлые пакеты с вырезками из газет и журналов, так или иначе связанных с проблемой биореставрации. Научной ценности они не имели, для работы ничего не давали, и было непонятно, чего ради усердствует информационная служба академии. Но коль уж присылают, то кому-то надо выручать. Вручали заместителю директора. Раз в месяц Семен неизменно находил у себя на столе пластиковую бандероль.

Без особого интереса он вскрывал очередной пакет и на досуге просматривал его содержимое, погружаясь в мир страстей, бушевавших вокруг видовых, как он их называл, призраков. При этом все его читательские эмоции сводились к удивлению: надо же, до сих пор шумят!

На полях некоторых текстов он обнаруживал карандашные пометки-крючки, галочки, отчерки. Кто-то там, в академии, основательно штудировал всю эту галиматью, прежде чем отправить в экспедицию. Приглядевшись к анонимным штрихам, Семен почему-то решил, что они сделаны рукой Острогина. В таком случае и пакеты слали в институт по его же инициативе.

После просмотра Попцов передавал вырезки в институтскую библиотеку - не выбрасывать же; может, когда пригодятся. Знал бы он: еще как пригодятся!

Неожиданный интерес к ним проявил директор.

Владимиров редко говорил со своим молодым замом на отвлеченные темы все о делах да о делах, а тут вдруг на него нашло. Специально пригласил побродить по берегу. "Пошуршим галькой, заодно и посплетничаем".

В той части острова, куда они пришли, гальки не было. Под ногами шуршала, дробясь, ракушечная крошка. Остро пахло распаренными за день морскими выбросами.

- Вы у нас, кажется, большой специалист по прессе, - начал Владимиров в своей излюбленной полуироничной манере, пробуя собеседника на терпимость. Семен спокойно принял укол. Это когда-то он щетинился, отстаивая свое реноме. Теперь же, ближе сойдясь с директором, воспринимал его иронию как дефект речи - на человека не обижаются, если он, допустим, шепелявит.

- Объясните мне, профану, такую вещь, - продолжал Владимиров, безжалостно руша ботинками ракушки. - Чем, по-вашему, может кончиться весь этот вселенский спор вокруг наших дел? Вы понимаете, о чем я.

- Михаил Матвеевич! - преувеличенно удивился Семен. - Вот уж не думал, что вас это как-то колышет.

- Колышет, колышет! - повторил директор, сбиваясь вслед за Семеном на молодежный жаргон. - Мы ведь скоро будем готовы. - Он машинально посмотрел в ту сторону, где находился не видимый с берега биокомплекс. Там вовсю шли монтажные работы.

- Нам-то что переживать? - Наигрывая беспечность, Семен пнул ногой подушку сухих водорослей. - Мы только садовники, надо дело растить. Пусть голова болит у тех, кто готовит для нас саженец. Вот им - да, можно посочувствовать.

Чепуху он нес и сам знал, что чепуху. Институт работал по единой программе с десятком других НИИ, разбросанных по всей стране, и если у кого-то, не дай бог, заболит голова, то и здесь, на Курилах, придется глотать пирамидон. В одном он был прав: исходный материал им должен поставить подмосковный Центр генетики, и, естественно, туда летели все стрелы, спущенные со страниц газет. Действительно не позавидуешь.

Сами генетики, судя по доходящим до острова слухам, к единому решению пока не пришли. На недавней своей сессии приняли лишь осторожные, ни к чему не обязывающие рекомендации, хотя предпочтение отдавалось анонимному выбору: отказаться от знаменитостей, вскрыть безвестный могильник и по останкам восстановить погребенного. Кто он такой, кем был, - сообщит сам реставрант, если, конечно, удастся его оживить. Но даже этот, казалось бы, совершенно нейтральный вариант вызвал бурю возражений. Не устраивала как раз безвестность. Вдруг воскрешенный окажется монстром, которого тут же придется усыпить. К тому же, где гарантия, что при восстановлении не произойдет деформация личности? Если ничего о ней неизвестно, то как доказать, что реставрант идентичен оригиналу? Начнет бить себя в грудь: я, мол, важная персона, а был, может, последним ничтожеством.

Владимиров тоже считал анонимность неприемлемой. Правда, его доводы показались Семену надуманными. В них было много-с чего бы? - от болезненной подозрительности.

- Это же кот в мешке! Могут подсунуть все что угодно.

- Так, наверное, и будет, невпопад подтвердил Семен. - Что нам дадут, с тем и работать.

- А если найдется шутник? Нам дадут одно, а он возьмет и подменит. Вместо кота-свинью. Попробуй потом уличить, никто же не знает, что было там, в мешке.

- Как подменит? И кому это нужно?

- Ого! Еще как нужно. Вы, голубчик, плохо читаете ваши газеты.

Хотел он того или у него вырвалось непроизвольно, Владимиров признался, что заглядывает в вырезки, и, должно быть, вычитал нечто насторожившее его. Потоку-то и повел своего зама на безлюдный берег "шуршать галькой".

- "Верните миру кумира!" Помните? - спросил, замедлив шаг. Ему, видимо, важно было услышать ответ.

Да, была такая статья, она пришла с последней бандеролью. Семен не мог не обратить внимания на директивный заголовок. Не поленился, прочел. Скука. Единственная стоящая мысль: если кого возвращать из прошлого, то прежде всего лидера своего века, творца истории. Кого именно, автор не называл, но таким, по его мнению. Может быть только предводитель народов, величайший устроитель общества и государства. А всякие там философы, писатели, художники, пусть даже гении из гениев, - что нового могут нам дать? Они и так при нас - бери их труды и читай, иди в музей и смотри их творения. Кто во все времена был действительно нужен миру, так это властелины. Без них нет истории. Они - ее поводыри.

- Мурло дремучее! - распалился Владимиров. - Гегель, видите ли, его не устраивает, Толстой устарел, Эйнштейн не нужен. Подавай ему Чингиз-хана!

Семен попытался возразить. В статье, он это помнил, о Чингиз-хане не говорилось ни слова, да автор и не заглядывал так далеко в прошлое. Он туманно намекал на кумиров новейшего времени.

- Сред них что, не было чингиз-ханов? - парировал Владимиров и вдруг с каким-то новым интересом посмотрел на попутчика. - Вы никак солидарны? Кстати, это не ваши там закорючки? Кто-то гулял по статье карандашиком.

О самом важном почему-то спрашивают через "кстати". Будто невзначай, мимоходом... "Где, кстати, вы были в момент убийства?"

Попцов поспешил отмежеваться.

- Я пользуюсь только ручкой. Шариковой. Паста синяя. Почерк мелкий, неразборчивый.

- Кого же так распирало от восторга? Сплошные восклицательные знаки. Директор все еще с сомнением поглядывал на заместителя.

- А если Острогин? - рискнул поделиться Семен своим давним предположением.

Директор остановился на полушаге.

- Евгений Николаевич? - переспросил так, словно ослышался. - С чего вы взяли? Ах да, - он, видимо, вспомнил о молве, повязавшей Попцова с академиком. - Вам, конечно, лучше знать.

Разговор ту же скис. Они сошли с прибрежной полосы и молча направились в глубь острова.

5

Пришло еще два или три пакета - и все. Безвестный отправитель забастовал. Никаких больше вырезок. Переждав неделю, другую, Попцов ради порядка позвонил в экспедицию академии. Ему вежливо объявили, что высылать нечего, пресса молчит. "Что значит молчит?" - не понял он и, услышав гудки отбоя, обругал себя за тупость. О проекте перестали писать - вот и все дела. Никого, выходит, он уже не интересует. Всем до чертиков надоели аидовы тени. Публика слышать о них не хочет.

- Нет, голубчик, публика тут ни при чем, - не согласился с ним Владимиров. - Когда физики начали делать атомную бомбу, о них тоже словно забыли.

- Так то бомба, шла война, секреты, а сейчас...

- Все то же, недалеко ушли. Люди всегда воюют, только войны бывают разные. И бомбы - разные.

Семен уже пожалел, что полез к директору с дурацкой вестью. Тому во всем чудились какие-то происки, и чем ближе к пуску биокомплекса, тем подозрительнее он становился.

- Что ж, будем ждать новостей, - заключил Владимиров. - Теперь уже скоро.

Его интуиции можно было позавидовать. Буквально через день по телексу поступил график пусковых работ. Островитянам предписывалось в недельный срок задействовать биокомплекс и держать его наготове. Это означало, что генетики сделали свое дело, субстант получен, теперь - внимание, на старт! И еще: впервые сообщение пришло с грифом "секретно".

В ожидании наживают стенокардию. Владимиров хватался за ноющую грудь, пропитывался корвалолом. Теряя терпение, названивал то в академию, то в Центр генетики, пытался правдами и неправдами выведать что-либо определенное о субстанте, хотя бы дату, когда его доставят. Толку от звонков было мало. Ему явно морочили голову. Одни клялись, что сами в неведении, другие мялись и примитивно уходили от ответа: "не телефонный разговор". Даже его давний приятель Морковин, главный координатор программы, и тот посоветовал не суетиться: лучше, мол, не знать, легче жить будет.

И тогда, желая помочь директору, Семен вспомнил об Острогине. "В случае чего - я к вашим услугам". Вот уж кто наверняка знал все, что касалось проекта. Может, захочет кой-что прояснить.

Он вышел на него лишь с третьей попытки - телефон, как всегда, был занят. Академик - ну и память? - сразу признал по голосу. Не удивился неожиданному звонку, не стал справляться о делах. Похоже, даже обрадовался: "Вы очень кстати". Предупреждая вопросы, будто предвидел, о чем его могут спросить, в полминуты сообщил, что "закваска" (странный термин - для конспирации?) готова, уже в упаковке и что, вероятней всего, он сам доставит ее на остров.

Семен оторопел: на столь полную информацию он и не рассчитывал. Они здесь который день сидят, как в потемках, а этот попыхтел в телескопную трубку и развеял весь туман. Как тут не зауважать старого лиса! Но Острогин не был бы Острогиным, если бы не пококетничал. "Не возражаете?" - спросил, будто мнение Попцова могло что-то значить, и назвал день, когда его ждать, опять же игриво добавив: "С вашего разрешения".

Следовало бы немедля известить о разговоре директора, да тот вновь скуксится. Решит, что специально все делается, чтобы щелкнуть его по носу: мол, тебя там что-то интересует, так справься у своего зама, он тебе разъяснит. И все же новость была слишком важна, скрывать ее Семен счел бесчестным, тем более из-за каких-то побочных соображений, и поспешил к Владимирову.

Директор ничем не выдал своих чувств. Видимо, и ему было не до мелких обид.

- Значит, говорит, сам привезет? Вы не ослышались? Но почему именно он?

Семен тоже хотел бы знать, в силу каких обстоятельств субстант оказался в распоряжении старого лиса. В конце концов, подумал он, не так уж важно, кто привезет. Скорее бы был здесь. И тогда - вперед.

6

Острогин еще из Москвы предупредил: никакой помпы. Институт работает в обычном режиме. Все сотрудники на своих местах. Кому нечего делать, пусть сидит дома. А на биокомплексе чтоб вообще не было ни одного зеваки.

Он требовал невозможного. Люди больше года лишь тем и жили, что готовили пуск, сутками не выходили из лабораторий, вытягивая программу к сроку, а когда, наконец, наступил этот день, - попробуй, удержи их дома. В жилой зоне городка остались только дети и кто с детьми. Весь островной люд с утра стянулся к институтским корпусам и толпился как раз у здания биокомплекса. Даже собаки и те, почуяв значимость минуты, сбежались на людской сход и живописной стаей расположились поодаль на возвышении.

- Что ж это у вас здесь происходит? - возмутился Остроги и, завидев толпу из окна директорского кабинета. Ни Владимиров, ни Попцов не отозвались.

- Подойди-ка сюда, Аркаша, - позвал он помощника. - Посмотри на эту фиесту.

Манекеном сидевший у стены человечек проворно скользнул к окну, грозя продавить стекло безразмерным носом. Оценив зрелище, молча вернулся на свое место. У его ног лежал никелированный ящик, с которым он ни на минуту не расставался. Не разрешил даже помочь, когда высаживались из вертолета.

Уже битый час они вчетвером обговаривали процедуру приема-сдачи вот этого самого ящика. Академика больше всего занимала протокольная часть. Писанина предстояла большая. Актировался каждый шаг. Они, едва пожав друг другу руки, уже дважды расписывались в журнале; груз доставлен, груз выгружен. И каждый раз с перечислением присутствующих - кто был, в каком качестве...

- Этих тоже потащим в акт? - Острогин все еще рассматривал людское сборище. - Митинг устроили! Я же просил...

- Их можно понять, - набираясь терпения, сказал Владимиров. - Мы сейчас выйдем, поблагодарим. Они заслужили доброго слова.

Приезжие переглянулись.

- Как скажете, вы здесь хозяин, - нехотя согласился Острогин и понес свое могучее тело к двери.

На людях он преобразился. Приветливо кивал головой, широко улыбался, кого-то дружески похлопал по плечу. И говорил он хорошо, с подъемом. Назвал собравшихся рыцарями научного прогресса, отвесил благодарственный поклон от имени и по поручению и от себя лично. Ему с энтузиазмом аплодировали. "Артист, ну, артист!" - с удивлением наблюдал за метаморфозой Семен.

Лишь однажды стушевался академик - когда его спросили, кого он привез. Тишина навалилась такая, что слышно было, как гость засопел от внутренней натуги.

- Вы же не поверите, если скажу, что не знаю. - Окружение настороженным молчанием удостоверило: не поверим. - Но я, прошу прощения, действительно не знаю.

После столь обезоруживающего признания он обратился к Владимирову, призвав его в сообщники.

- Давайте, Михаил Матвеевич, объясним все как есть. Зачем скрывать? Люди должны знать правду.

Директор дернулся от неожиданности: о чем это он, о какой правде? У них и разговора не было о каких-то секретах.

Не вдаваясь в подробности, Острогин поведал похожую на байку историю, в которую ни за что бы не поверили, расскажи ее кто другой. С его слов входило, что изготовлены не одна, а сразу двенадцать "заквасок" (он почему-то облюбовал это словечко). Причем от останков разных людей. Готовые уже субстанты упрятали в одинаковые капсулы, перемешали их, наугад пронумеровали и предоставили выбирать рулетке. Вышел девятый номер.

- Она здесь, эта капсула! - С помощью носатого Аркаши он приподнял для обозрения отливающий холодным блеском ящик. - И никто, поверьте, никто даже близко не знает, чьё это начало. Наберемся терпения, друзья! Теперь все зависит от вас. Вы дадите ему жизнь, и вы будете первыми, кто увидит его.

Откровенность и пафос произвели на слушателей впечатление, однако не на столько, чтобы у них пропала охота спрашивать. Обжав со всех сторон академика, они дружно выдавливали из него крохи признания. Немного перестарались - с именитого живота полетели пиджачные пуговицы. Забеспокоившись, Владимиров не без труда отбил у толпы гостя, который так и не сказал, кто те двенадцать избранных, чью судьбу решала рулетка.

7

Отношения между ними портились. Острогин скрупулезно сверял каждую запись, просил уточнить или дополнить, если могли возникнуть разночтения; поминутно справлялся с инструкцией, вычитывая вслух целые параграфы. И чем больше он привередничал, тем нервознее становился Владимиров. Бумаги отвлекали его, мешали следить, кто что делает, куда пошел.

Еще на входе в биокомплекс он предупредил, чтобы никто не отделялся, ни к чему не притрагивался. И когда тянувшийся в хвосте бессловесный Аркаша ткнулся было не в ту дверь, он бесцеремонно оттащил его за рукав и уже не спускал с него глаз. Нос у острогинского помощника был не только большой, но и любопытный.

Ящик вскрывали в центральной лаборатории.

Зачитав соответствующий пункт инструкции, Острогин передал Владимирову запечатанный конверт, настоял, чтобы тот, прежде чем нарушить печать, убедился в ее целостности. В конверте был листок с кодом к цифровому замку. С этой минуты уже только Владимиров мог распоряжаться ящиком.

Медленно, словно имел дело с взрывателем, он набрал пятизначное число. Послышался легкий щелчок, и крышка автоматически откинулась. Переведя дыхание, Владимиров с еще большей предосторожностью стал снимать разномастные прокладки - одну, другую, третью. Наконец обнажилась лежащая в гнезде дымчатая продолговатая капсула.

Семен про себя отметил, что гости не проявили к ней особого интереса насмотрелись, должно быть, перед отправкой. Но вот директор его удивил. Тот тоже лишь мельком взглянул на капсулу, как на нечто малозначительное, примелькавшееся, и отошел от ящика.

- Ну что, будем закругляться? - Он подсел к столу, придвинул протокольный журнал.

Острогин не ожидал такой реакции.

- Надеюсь, вы не оставите ее там? - спросил топом инспектора.

- Нет, конечно. Семен Петрович, упрячьте, пожалуйста, - попросил директор, не отрываясь от записей.

Ничего не понимая, Семен извлек капсулу из ящика, понес к гермошкафу, где ей надлежало храниться до пуска установки. Ему бросился помогать Аркаша, но Владимиров остановил.

- Не утруждайтесь, он сам управится.

У Попцова складывалось впечатление, что с его участием идет какая-то подспудная замысловатая игра, правила которой он не знал и тем более не мог оценить, кто выигрывает, а кто в проигрыше. Поначалу вроде бы директор чувствовал себя припертым к стене, теперь, похоже, гости, в чем-то промахнувшись, пытаются спасти положение. Во всяком случае, инициатива явно перешла к Владимирову, и он не собирается ее упускать.

- Вы давно виделись с Морковиным? - вне всякой связи спросил он, продолжая писать.

Академик почему-то промедлил с ответом.

- Вчера. Вместе были у президента. И вы это знаете.

- Да, уважаемый Евгений Николаевич, знаю. Я как раз звонил в приемную и попросил его к телефону. Уговаривал приехать.

- Он передал вашу просьбу президенту, и ему разрешили бы - сам не захотел.

- Вернее, не смог, - поправил Владимиров. - У него какие-то неприятности.

- Пропала одна из капсул. Вы это хотели от меня услышать?

- Удивился, почему вы не сообщили сразу. Такое ЧП...

- Я бы не стал драматизировать. Может оказаться, что какой-то лаборант упер в качестве сувенира.

- Или кто-то выкрал. Для того, скажем, чтобы подменить капсулу. Владимиров приподнял над журналом ручку и направил в сторону гермошкафа. Вот эту, "девятку".

- Что вы, что вы! - деланно хохотнул Острогин. - Она была уже под замком, н добраться до нее, поверьте, никто не мог. Исключено! Да и какой смысл менять, если неизвестно, что в какой капсуле. Нонсенс!

- Я тоже так считал. Вчера. А сегодня засомневался. Вы меня насторожили. Как начали, простите, терзать протоколом, - нет, думаю, неспроста, что-то стряслось. Скажите: весь этот бумажный педантизм как-то связан с пропажей?

И вновь последовала непродолжительная, но все же заметная пауза. А чего, казалось бы, раздумывать: вопрос-то совсем простенький.

- Буду откровенней, чем вам хотелось бы, - с неожиданной резкостью сказал Острогин. - Вы внушили себе или кто-то вам внушил, что один субстант можно подменить другим. Подозреваете даже меня, я же чувствую. Так вот: пусть все будет строго по инструкции, буква в букву, без малейших отступлений, чтобы потом никаких вопросов.

- Значит, все-таки могут возникнуть вопросы. Спасибо, Евгений Николаевич. Я только это и хотел узнать.

Протокол заверяли по очереди. Последним подошел к столу помощник Острогина. Печатными буквами расшифровал в скобках и без того легко читаемую роспись: Стальгин. К фамилии никто тогда не присмотрелся. В памяти островитян он остался носатым Аркашей.

8

Гости отбыли утром следующего дня. А еще через день из Центра генетики сообщили, что исчезнувшая капсула нашлась. Ее подбросили, туда же, откуда взяли. В полной сохранности.

- Выходит, зря мы петушились, - задним числом пожалел Владимиров, вспомнив протокольную эпопею. На что Семен глуповато улыбнулся, спросил с наивностью праздного балагура:

- Вы не допускаете, Михаил Матвеевич, что нашлась другая, а та, пропавшая, сейчас здесь, у нас, вместо "девятки".

Директор настороженно посмотрел на заместителя, но ничего, кроме неуместного зубоскальства, не высмотрел и рассердился:

- Не надо так шутить, голубчик.

Не в тот раз, много позднее, Попцов все же снимет с души тяжесть, расскажет директору, как столкнулся с острогинским помощником в здании биокомплекса.

Было это часа за три до отлета гостей. Остров еще спал. В окнах едва брезжил рассвет. Измученный жестокой бессонницей, Семен вяло снялся с кровати, накинул на спину свитер, повязав рукава на шее, и полуодетый вышел на воздух. В минуту продрог, раззевался от предутренней свежести. Хотел сразу же вернуться в дом, но, бросив сонный взгляд на стоявший в полусотне шагов гостиничный коттедж, с удивлением обнаружил, что одно окно освещено. Свет горел в номере, где размещался помощник Острогина. "Тоже не спится", посочувствовал Семен и поплелся к гостинице в надежде встретить гостя, если тот, как и он, вышел проветриться.

Входная дверь с крыльца была приоткрыта. Стараясь не шуметь, он проник в холл, прислушался. Гостиница, где только двое и жили, казалась необитаемой. Набравшись решимости, Семен прошел к нужному номеру, постучался. Впрочем, он уже знал, что в номере никого нет.

Какое-то время он еще ждал, прохаживаясь перед коттеджем, и лишь вконец встревоженный обжигающей догадкой, побежал к биокомплексу.

Он нашел его в центральной лаборатории. Тот стоял у гермошкафа, заложив руки в карманы плаща. Ничем не выдал ни растерянности, ни хотя бы смущения. Да и вряд ли сплошной нос вместо лица мог что-то выражать, кроме застывшего восклицательным знаком предостережения.

На глазах у Семена он деловито подергал ручку запор, проверяя, хорошо ли закрыт гермошкаф. Затем прошел к никелированному ящику, в котором была доставлена капсула, неспешно собрал валявшиеся рядом упаковочные прокладки, аккуратно уложил их.

- Это мы возьмем, - объяснил он и, подхвата ящик, направился к выходу.

Все выглядело так, будто он для того только и приходил, чтобы проверить запоры и забрать ящик.

9

Взяв из рук заместителя телефонограмму, директор в который раз перечитал ее.

Зачем едет рабочая группа, сомнений не вызывало: она повезет в Москву реставранта, а вот почему ее возглавляет Стальгин - вопрос. Можно, конечно, объяснить элементарно: поскольку он год назад вместе с Острогиным доставил "закваску", то и теперь, когда плод созрел, ему же поручили его сорвать. Правдоподобно, хотя и папино. Но сам Семен, высказав этот тощенький довод, тут же похоронил его: не та Стальгин птица для такой добычи, хоть и нос большой.

- Аркаша-это только Аркаша, - согласился Владимиров. - Хотел бы я знать, кто за ним стоит.

- Прежде всего - Острогин.

- Он тоже пешка. Тут крупная игра, с королями и ферзями. Я давно пытаюсь понять, почему вокруг нас такая возня. Что-то уж сильно попахивает большой политикой. В стране, видать, назревают какие-то события, и кое-кому именно сейчас очень нужен наш питомец. - Причем эти люди, в отличие от нас, прекрасно знают, какого джипа мы здесь выкормили.

- Скоро и мы узнаем, осталось двое суток. Как-нибудь доживем до пятницы.

- Не уверен. Группа-то прилетает сегодня. Не затем, наверное, чтобы нас повидать.

Разговор вернулся на круги своя.

- Но и нам не обязательно ждать, - не глядя на директора, произнес Семен.

Кто-то из них должен был это сказать. Сподручней было ему: последнее слово не за ним и не с него первый спрос.

Владимиров словно не расслышал или не понял. Долго расхаживал по кабинету, с чем-то рассуждал, спрашивал. И вдруг:

- Придется рискнуть, другого выхода не сижу. Но надо все продумать.

И тут выяснилось, что они, каждый порознь, уже давно многое продумали. Мучимый подозрениями Владимиров еще год назад, когда только заложили субстант в кювету и упрятали в сурдокамеру, решил для себя, что работать вслепую не будет. Жертвуя отпускными днями, помчался через всю страну к Морковину, умоляя вскрыть оставшиеся одиннадцать капсул и таким образом определить, чья плоть вызревает в чреве биокомплекса. Морковин на уговоры не поддался (мол, ничего это не даст, поскольку могли подложить субстант, изготовленный подпольно, помимо известной дюжины); потом он куда-то исчез-то ли его убрали, то ли сам ушел, и в Центре генетики не осталось человека, которому можно было бы довериться. Однако Владимиров не отступился от своей затеи. Им овладела шальная мысль: досрочно поднять на ноги реставранта и попробовать как-то войти с ним в контакт. Этот срок подошел.

- Он уже способен соображать? - спросил Семен.

- Нет. В лучшем случае, будет в сомнамбулическом состоянии. Лунатик.

- Это уже что-то. Попробуем расшевелить. У меня есть идейка...

Условились сойтись после двенадцати ночи. До этого Попцов встретит Стальгина, разместит в гостинице и будет ублажать, пока приезжие не улягутся спать. О делах стараться не говорить, все откладывать на завтра.

10

Первым из вертолета выбрался Стальгин. За ним, пренебрегая лесенкой, проворно повыскакивали четверо дюжих молодцов, при виде которых у Семена тревожно засосало под ложечкой. Не такой представлялась ему рабочая группа. В облике старого знакомца тоже было что-то новое - ах вот что: он сбрил усики.

Вертолетчики заглушили мотор, не собираясь, видимо, сразу улетать, однако остались в кабине.

- Они подождут нас здесь, - пояснил Стальгин. - За два-три часа, надеюсь, мы управимся.

Он не сказал, на что нужны эти два-три часа, но Семену вдруг стало тоскливо. Всего ждал, только не этой напористости. Колесо событий раскручивалось не в ту сторону.

- Может, сначала в гостиницу? - в слабой надежде предложил он.

Стальгин не счел нужным ответить: какая, мол, гостиница - не видишь разве, что без вещей, совсем налегке. Коротким кивком головы он пригласил заскучавшую от простоя четверку следовать за ним и знакомой дорогой направился к институтскому городку. По пути раза два оглянулся - не отстал ли Попцов? Когда поравнялись с административным зданием, спросил:

- Директор у себя?

- Схожу узнаю, - предложил Семен, рассчитывая наедине обговорить с Владимировым, как им быть дальше.

- Теперь уж я сам, - усмехнулся Стальгин и скрылся в подъезде.

Он пропадал минут семь, вышел явно не в настроении.

- Где он может быть?

- Возможно, дома. Позвонить?

- Уже обзвонились. Ни дома, ни в лабораториях. - Накрепко вцепившись в Семена крючками-глазками, он вскинул руку с часами, постучал пальцем по циферблату. - Хочу предупредить: если в ближайшие десять минут не объявится, мы вынуждены будем...

Не договорил. В дверях подъезда показался Владимиров. Он выглядел бледнее обычного, но держался уверенней, чем когда-либо. Начальственный взгляд и насмешливо-ироничная улыбка априори давали понять, кто здесь хозяин и кому дано распоряжаться.

- Семен Петрович, - обратился он к заместителю, - мы, кажется, договорились - нашим гостям надо отдохнуть с дороги.

- Спасибо за заботу, - невольно поддался Стальгин директорскому тону. Но у нас другая программа.

Взяв у одного из сопровождающих толстокожий портфель, он достал прошитый металлическими скрепками пакет, картинным жестом протянул директору: мол, ознакомься, потом будем разговаривать. Тот небрежно вспотрошил конверт, изорвав его в клочья, неторопливо стал просматривать бланочные листы, заверенные подписями, печатями. И пока читал-перечитывал, крутил так и этак, разглядывая грифы и штампы, из здания высыпали сотрудники, одни мужчины. Другая такая же группа подошла из соседней лаборатории. Приезжие всполошились, увидев себя в окружении зеленых халатов.

Со второго этажа высунулась из окна взлохмаченная от возбуждения секретарь-машинистка, прокричала сорванным голосом:

- Михаил Матвеевич, кого еще позвать?

- Благодарствую. Зиночка. Пока достаточно.

Еще раз перетасовав бумаги, Владимиров сунул их в боковой карман пиджака и весело посмотрел на посеревшего Стальгина.

- Вы забыли запастись еще одной бумажкой - ордером на арест.

- У нас достаточно полномочий! - с вызовом отозвался Стальгин, хотя и без прежней самонадеянности.

- Это мы сейчас проверим, - многозначительно пообещал директор и обратился к своему зеленому воинству: - я попросил собрать вас, чтобы посоветоваться. Ситуация не из простых. Во всяком случае, у меня нет готового решения. Как вы знаете, событие должно состояться послезавтра, в пятницу. Но вот эти товарищи, - взгляд в сторону приезжих, - хотят забрать ЕГО сегодня.

- Мы всего лишь исполнители! - выкрикнул Стальгин.

- Все правильно, к вам никаких претензий, хоть вы и полномочные. Распоряжение, - директор похлопал себя по карману, где лежали документы, касается института и прежде всего меня. Велено сдать ЕГО с рук на руки. Так что будем делать?

Окружение многоголосо взроптало, посыпались вопросы, смысл которых сводился к одному: как можно прерывать процесс, если ОН еще в летаргии? Пришлось доставать казенные бумаги, вычитывать места, где разъяснялось, что реставранта надлежит отправить в том состоянии, в каком он есть, и что реанимирован он будет в Центре. Далее следовали подробнейшие рекомендации, как организовать транспортировку.

- Да пошлите вы их... - раздалось в толпе.

- Это к вам не относится, - под взрывной хохот пояснил Владимиров вздрогнувшему Стальгину.

Как же быстро линяет человек. И куда что девается. Только что рядился в личину чрезвычайного и полномочного посла - и вот уже в своем природном естестве, всего лишь носатый Аркаша. Да он никем другим и не мог быть в глазах тех, кто создал Чудо Века. При большом деле сами люди становятся большими. Что им бумаги, приказы, команды - мишура!

...Семен повел приезжих на ночлег в гостиницу. Шел, и все в нем горело от стыда и обиды. Не мог простить себе, что дрогнул, испугался, увидев выпрыгивающих, из вертолета ладно скроенных молодчиков. Духу не хватило хотя бы в мыслях крикнуть: а пошли вы!..

11

Теперь уже не нужно было играть в конспирацию, ждать полуночи. Едва спровадив Стальгина с его надежно вымуштрованной командой, директор собрал у себя дежурную группу, объяснил, кому что делать. На, всякий случай расставил охранные посты - на входе в биокомплекс и у гостиничного коттеджа: кто знает, как поведут себя полномочные гости. И когда все распоряжения были отданы и все дежурные разошлись по своим местам, он позвал Попцова.

- Ну, так где ваша картинная галерея? Показывайте.

Семен развязал тесемки папки, положил на просторный директорский стол две дюжины сильно увеличенных фотопортретов. Он сам их делал, переснимая из иллюстрированных журналов, книг, альбомов, с репродукций картин. А пришла ему в голову такая блажь давно, еще в пору визита Острогина, доставившего на остров капсулу с субстантом. Коль скоро, подумал он, изготовлено двенадцать "заквасок", то можно попытаться выявить всю дюжину кандидатов, намеченных для реставрации. Он заново переворошил гору скопившихся газетных вырезок и вскоре уже имел довольно четкое представление, кого из великих предшественников хотели бы люди вернуть к жизни. Желания, как ни странно, сходились на личностях не столь уж далекого времени - в пределах двух последних веков. Теперь ему оставалось только составить реестр знаменитостей и отобрать двенадцать из них, наиболее вероятных.

- Вот это - прошлый век, - выложил он первый ряд.

Владимиров медленно прошелся вдоль стола, всматриваясь в знакомые со школьной поры лица. Потом молча собрал снимки в стопку, отложил в сторону.

Без комментариев Семен выстроил вторую дюжину портретов. Их не надо было представлять и говорить, из какого они времени: еще недавно многие из них не сходили ее страниц газет, смотрели с экранов телевизоров.

Не без волнения обходил Владимиров неожиданный пантеон. Вот они, великие мужи нового века, его многоликий символ, гордость и проклятье людского рода. Было что-то противоестественное, кощунственное уже в том, что они оказались вместе, в одном нелепом собрании. Как может мир нести в себе столько и столь разных, несовместимых начал!

- Так вы считаете, что один из них... Кто же? - спросил директор.

- Зачем гадать? Покажем ЕМУ всех. Вот увидите: ОН узнает себя.

Директор вновь двинулся вдоль портретного ряда... У одного снимка задержался. Из глянца фотографии на него ласково-прицельно смотрел человек в строгом, без регалий кителе. На уровне груди он держал на весу курительную трубку, сжимая головку короткими, толстыми пальцами.

- Если нам кого-то подсунули в капсуле, то только его, - тихо, будто самому себе, сказал Владимиров. - Много, очень много сегодня таких, кто хотел бы его вернуть.

Он взял карандаш и стал проставлять на обороте снимков порядковые номера. Человек с трубкой шел третьим.

Замигала сигнальная лампочка. Вызывал биокомплекс.

12

Они расположились по краям пульта, чтобы не мешать оператору. Кивком головы Владимиров разрешил: начинай! Наружный экран бесшумно пополз вверх, обнажая в нише стены смотровое окно.

Сквозь толщу стекла с трудом просматривалась внутренность сурдокамеры. Из потревоженной темноты проступали неясные очертания овальных емкостей, подводящих труб, шлангов. В центре угадывалась большая кювета, напоминающая каменный саркофаг. Там был он.

Прежде чем что-либо предпринять, оператор испрашивающе посматривал на директора. Тот только кивал, словно не было сил разомкнуть спаянные от напряжения губы.

Когда по команде с пульта от кюветы отделилась крышка, изнутри струями вырвалось молочное облако. Это было так неожиданно, что оператор вскочил с кресла, готовый включить аварийную систему. Владимиров ладонями обеих рук показал: спокойно, все идет как надо.

Без крышки кювета и впрямь казалось саркофагом с лежащей в нем мумией.

Все трое, невольно подавшись вперед, припали к стеклу, хотя прекрасно знали, что ничего определенного не увидят. Окутанный защитной пленкой реставрант выглядел скорее коконом, чем человеком.

Они уже больше часа провели у пульта и не поверили, когда кокон подал признаки жизни, - решили, что померещилось: от напряжения, от ожидания могли начаться галлюцинации. А тем временем кокон, выпростав руки, положил их на борт кюветы и медленно, как бы нехотя, приподнялся. Какие еще могли быть сомнения: в ванной сидел человек! "Боже! - подумал Семен, никогда прежде не поминавший всевышнего. - Дай сил не сойти с ума".

Подчиняясь каким-то внутренним импульсам, человек-кокон повел из стороны в сторону головой, покачал китайским болванчиком и, окончательно избавившись от оков неподвижности, довольно уверенно выбрался из кюветы, ступил на кафельный пол. Некоторое время он стоял, то ли раздумывая, то ли набираясь сил. потом сделал несколько шагов, вернулся, прошел в другой конец камеры и снова проделал тот же путь.

У проема смотрового окна, откуда сочился слабый свет, он повернулся лицом к невидимым изнутри наблюдателям и на секунду замер. Казалось, на них настороженно смотрел человек, натянувший на голову чулок-маску.

- Он реагирует на свет, - прошептал Владимиров. - Можно показывать.

Первая фотография, подхваченная манипулятором, ушла в камеру.

Понять что-либо в поведении реставранта было невозможно. Он действовал сам по себе, никак не сообразуясь с окружением. Ни к чему не притрагивался, ничто его не заинтересовывало, не привлекало внимания, будто ничего вокруг и не было - одна пустота. Удивительно, как он не наскакивал на стены, не спотыкался о трубы и шланги, во множестве устилавшие пол.

Фотография висела на уровне его глаз, подсвеченная направленным лучом. Он подходил к ней почти вплотную - и раз, и два, но никакой реакции, разве что слегка поднимал голову. Впрочем, это могло и показаться.

Разуверившись в успехе, Владимиров после первой попытки предложил выставить сразу два портрета, включая и тот, который он пометил третьим номером. Все то же, Реставрант, дойдя до стенки, повернул назад. Но потом что-то его остановило. После короткого замешательства вернулся, застыл у портретов. Вне всякого сомнения, он разглядывал один из них, но какой именно, понять отсюда, из смотрового окна, было невозможно.

- Себя, он узнал себя! - выпалил Семен. И как бы подтверждая его догадку, реставрант слепым движением сомнамбулы протянул руку к изображению человека с трубкой, словно хотел коснуться его лица.

- Все, кончили! Уложи его досыпать, - распорядился директор и рывком откатил кресло от пульта.

13

В кромешной тьме безлунной ночи они шли к морю. Посплетничать, пошуршать галькой. Шли напрямую, по бездорожью. О черт! - спотыкались. Ну и ну! - говорили. Спотыкались и говорили. Мысли их скакали, ноги заплетались. Им было все равно о чем говорить, лишь бы выговориться; все равно куда идти, лишь бы двигаться. Теперь убедились? - голос директора. А я что, я тоже! - голос Попцова. Прохвосты! - директор. Чуть не провели нас, Попцов. Потом дуэтом: Дудки! Мы тоже не лыком шиты. Одни: А этот, носатый, каков, а? Другой Носатый остался с носом, ха-ха! Тискали друг другу руки: И все же можем поздравить себя - получилось, свершилось! Не верится, Михаил Матвеевич, как сон. Сон и есть, голубчик, мы сотворили большее, чем сон, такое никому и не снилось.

У моря было светлей. Ни луны, ни звезд, а все же светлей. Они стали различать друг друга,

- Куда же вы? Простудитесь.

- Костер разведем, обсохнем.

Владимиров по пояс влез в студеную воду. Семен не отважился мочить ноги.

- Выходите, Михаил Матвеевич, не рискуйте, - кричал он с берега.

- Теперь можно и поболеть, - неслось с моря. - Я даже с удовольствием повалялся бы на больничной койке... Бр-р, и впрямь ледяная, икры сводит.

Потешными прыжками, высоко вскидывая ноги, директор выскочил из воды и бегом - к едва-едва занявшемуся костру. Ботинки - прочь, брюки - прочь, заплясал голым шаманом.

Попцов не ожидал от него такого мальчишества. Озорничал директор, шалил. И если бы только это безрассудное купание. Покидая биокомплекс, он снял охрану, отправил всех спать, оставив лишь двух операторов, да и тем наказал исчезнуть, если нагрянут полномочные гости.

- Нагрянут, непременно нагрянут! - пророчил он, держа руки над пламенем. - Ворвутся, а там никого нет; кинутся нас искать, а нас тоже нет.

- Так им это только на руку. Снимут кювету и увезут.

- Пусть везут на здоровье.

- Но там же Он.

- Он да не он. Ему не хватило двух суток, чтобы стать самим собой. Сейчас он дебил, дебильным и останется... Что вы на меня так смотрите? Да, да, они получили идиота.

У огня они не заметили, как занялось утро. А когда совсем рассвело, из глубины острова донесся шум мотора. Вскоре показался и прошел стороной, удаляясь, саранчовый силуэт вертолета.